— Мне нечего вам прощать, — пробормотал он, Вы добры. Я так жалею, что несходство характеров разлучило нас. Посмотрите, я плачу, я в отчаянии.
Бланш видела, что он с трудом выдавливает из себя слова. Он внушал ей жалость. Этому человеку не приходило в голову раскаиваться, умолять ее о прощении. Он просто обезумел от страха.
Она понимала, что, если бы бог сотворил чудо и продлил ее дни, г-н де Рион завтра снова вернулся бы к прежнему образу жизни и опять бы ее покинул. Она умирает, но из кончины жены он не извлечет урока; для него это только печальное, тягостное происшествие, при котором он вынужден присутствовать.
Она вновь улыбнулась, глядя ему прямо в лицо, проявляя и в эту минуту больше силы духа, чем он.
— Попрощайтесь со мной, — прошептала она. — Я не сержусь, клянусь вам. Быть может, когда-нибудь эти мои слова послужат вам утешением. Желаю вам этого.
Она замолкла.
— Скажите мне ваши последние желания, попросил г-н де Рион.
— У меня нет никаких желаний, — ответила Бланш. — Мне нечего у вас просить, нечего советовать. Ведите себя так, как велит вам сердце.
Она не хотела говорить о дочери; ей казалось неблагородным вырвать у него клятвы, которые он не способен сдержать.
И она повторила еще тише:
— Прощайте. Не плачьте.
Бланш отпустила мужа легким движением руки, закрыв глаза, не желая больше его видеть. Он отошел к ногам кровати, не имея сил отвести взгляд от страшного зрелища.
Послали за доктором. Он пришел, понимая, что его присутствие уже бесполезно. Старый священник, который утром причастил умирающую, также находился здесь. Он опустился на колени и вполголоса читал отходную.
Бланш все больше и больше слабела. Конец приближался. Вдруг она приподнялась, призывая дочь. Так как г-н де Рион не двинулся с места, Даниель, который все время безмолвно стоял в углу, сдерживая слезы, побежал за Жанной, игравшей в соседней комнате. Бедная мать безумными, широко раскрытыми глазами смотрела на дочь, хотела протянуть к ней руки, но была не в силах. И Даниелю пришлось поднять Жанну на руки; он держал ее, а ножками она опиралась о край деревянной кровати.
Девочка не плакала. С наивным удивлением она рассматривала искаженное лицо г-жи де Рион.
Когда же ее лицо разгладилось и просветлело, исполнившись неземной радости, Жанна узнала ласковую улыбку матери и тоже стала улыбаться, протягивая к ней ручки.
Так умерла Бланш, улыбаясь своему улыбающемуся ребенку.
Она устремила на Даниеля последний взгляд, взгляд умоляющий и властный. Даниель держал на руках Жанну: он вступал на путь своего долга.
Господин де Рион преклонил колени перед телом жены, вспомнив, что так принято в подобных случаях. Доктор ушел, и сиделка поспешила зажечь две восковых свечи. Священник поднялся с колен, чтобы приложить распятие к губам Бланш, и снова начал молиться.
В спальне становилось душно, Даниель с Жанной на руках перешел в соседнюю комнату и встал у окна. Здесь он плакал в тишине, а девочка забавлялась, следя за быстрыми огоньками экипажей, проезжавших по бульвару.
Все стихло. Только вдалеке горнисты Военной школы трубили вечернюю зорю.
Глава 3
Под утро Даниель поднялся к себе в комнату.
У этого восемнадцатилетнего юноши было детское сердце. Необычные обстоятельства жизни обострили его чувствительность. Его юношеский пыл, преданность и любовь казались даже несколько смешными.
Легко догадаться, что это и был тот самый сирота, о котором писала газета «Семафор». Бланш де Рион — неизвестная юная благотворительница — воспитала его и, когда он подрос, поместила в лицей в Марселе. Однако он видел ее только изредка; она хотела, чтобы он ее почти не знал и ему оставалось бы благодарить лишь провидение. Выйдя замуж, она не сказала о своем приемном сыне даже г-ну де Риону. Это было одно из ее тайных благодеяний, которые она скрывала от всех.
Неловкость Даниеля, робость, свойственная сиротам, вызывали насмешки товарищей по лицею. Роль отщепенца глубоко уязвляла его. От этого его повадки становились еще более несуразными. Он ни с кем не дружил; это позволило ему сохранить чистоту сердца и избегнуть первых уроков разврата, которые преподают друг другу маленькие пятнадцатилетние мужчины. Он не имел никакого представления о жизни.
Одиночество, на какое его обрекла застенчивость, породило в нем горячую любовь к знанию. Пылкий, острый ум, говоривший о призвании к поэзии, толкал его, как это ни странно, к изучению наук. И все потому, что в нем жила неутолимая жажда истины.