— Глупо, — сдался наконец Мор. — Здесь миллионы жизней. Шансы найти именно его ниже, чем…
Изабель закрыла ему рот ладонью:
— Слушай!
Мор некоторое время продолжал бубнить сквозь её пальцы, потом до него дошло. Он напряг слух, пытаясь уловить что-нибудь, кроме тяжелого свиста абсолютного безмолвия.
И затем он услышал. Легкое раздраженное поскрёбывание. Высоко-высоко над головой, где-то в непроницаемом мраке книжного утеса, жизнь продолжала записываться.
Они переглянулись. Глаза у них стали как чайные блюдца. Затем Изабель произнесла:
— Мы прошли мимо лестницы. На колесиках.
Маленькие колесики скрипели, пока Мор катил лестницу к нужной полке. Верхняя перекладина тоже двигалась, как будто была прикреплена к другому набору колес где-то там, в вышине и во мраке.
— Порядок, — сказал он. — Подай свечу и…
— Если свеча отправляется наверх, то и я тоже, — произнесла Изабель не терпящим возражений тоном. — Ты стой здесь и двигай лестницу, когда я скажу. И не возражай.
— Там, наверху, может быть опасно, — галантно заметил Мор.
— Здесь, внизу, тоже может быть опасно, — сказала Изабель. — Так что благодарю, но я уж лучше побуду наверху, со свечкой.
Она поставила ногу на нижнюю перекладину. Вскоре Изабель превратилась в топорщащуюся оборками тень в ореоле сияния свечи. С каждым её шагом ореол все сужался.
Мор установил лестницу и постарался отогнать мысли о жизнях, которые давят на него со всех сторон. Время от времени метеор расплавленного воска с глухим стуком падал на пол рядом с ним и вырывал в пыли кратер. От Изабель остался бледный сгусток света. Мор ощущал каждый её шаг — вибрация отдавалась по всей длине лестницы.
Она замерла и довольно долго стояла на одном месте.
Затем её голос приплыл вниз, приглушаемый весом навалившейся, словно шарф на заварочный чайник, тишины:
— Мор, я нашла.
— Хорошо. Тащи сюда.
— Мор, ты был прав.
— Отлично, благодарю. Теперь принеси книгу сюда.
— Хорошо, Мор, но которую?
— Не копайся, свечи надолго не хватит.
— Мор!
— Что?
— Мор, здесь целая полка!
Теперь действительно наступил рассвет. Сейчас мыс идущего по Диску дня не принадлежал никому, кроме как морским чайкам в морпоркских доках, приливу, гнавшему речные волны к берегу, и теплому противовращательному ветру. Последний добавлял к сложному благоуханию города аромат весны.
Смерть сидел на кнехте и смотрел на море. Он решил перестать быть пьяным. Это вызвало у него головную боль.
Он попробовал рыбную ловлю, танцы, азартные игры и пьянство. По отзывам, эти четыре удовольствия принадлежали к числу самых популярных жизненных удовольствий. И что же? Он не был уверен, что уловил, в чем здесь суть. Едой он был доволен — Смерть не меньше любого другого любил хорошо покушать. Больше он не мог придумать наслаждений для плоти. Или, вернее, мог, но все они были именно плотскими. И он не представлял, как к ним подступиться, не производя серьезной перестройки организма. А эту идею он даже рассматривать не собирался. Кроме того, он сделал одно наблюдение: старея, люди отказываются от этих наслаждений. Так что, предположительно, привлекательность здесь лишь поверхностная.
У Смерти возникло чувство, что людей ему не понять никогда.
Солнце накалило булыжники так, что от них пошел пар. Смерть ощутил чуть заметное покалывание — так отозвалось в нем легкое весеннее возбуждение, лихорадка, способная, как насос, протолкнуть тысячи тонн жизненного сока по пятидесятифутовой древесной массе в лесу.
Вокруг резко снижались и ныряли в воду за рыбешкой морские чайки. Одноглазая кошка на исходе восьмой жизни и последнего уха появилась из своего лежбища в куче выброшенных коробок из-под рыбы, потянулась, зевнула и почесалась задней лапой. Утренний бриз, пробившись сквозь прославленный запах Анка, принес легкий аромат специй и свежего хлеба.
Смерть пребывал в растерянности. Он не мог противиться этому. Он и в самом деле радовался, что живет. И ему очень не хотелось быть Смертью.
«НАВЕРНОЕ, Я ЗАБОЛЕВАЮ, — подумал он. — ТОСКОЙ ПО ЧЕМУ-ТО».
Мор пристроился на перекладине рядом с Изабель. Лестницу слегка качало, но в общем она казалась довольно надежной. По крайней мере, высота его не тревожила: внизу была только темнота.
Некоторые из первых томов Альбертовой жизни чуть ли не рассыпались. Чувствуя, как лестница подрагивает в такт движениям, Мор потянулся и наугад вытащил один. Затем открыл книгу где-то в середине.