— А-а-а… — послышалось откуда-то снизу. Это душераздирающе вопил наш дорогой Барсук, отнюдь не блещущий чистотой юности тридцатисемилетний мужчина.
— Ой, вода, остановись же, вода!
— Замолчи. Или ты не знал, что лодки из глины всегда идут ко дну?
— Откуда же мне знать? Ах, что-то я туго соображаю. Я перестаю видеть логику в твоих действиях. Это несправедливо! Ведь не мота же ты, не могла же ты меня… Ах, я просто отказываюсь понимать! Разве ты не моя женушка? Ой, тону! Что уж реально, то реально — я тону, и это ясно как божий день! Если ты решила пошутить, то пора бы и остановиться. А то твои действия можно истолковать, как грубое насилие. Ай, тону! Ой, что ты делаешь? Разве можно, ведь я специально собирал… Там ведь макароны из дождевых червей под соусом из экскрементов колонка! Неужели тебе не жалко? Хрр… Кажется, я захлебнулся. Послушай-ка, всякой шутке есть предел! Ой, ой! Не смей перерезать веревку! Мы же решили — если умирать, так вместе, ведь супруги остаются вместе и в следующем рождении. О, эти веревочные узы, неразрывно связавшие нас! Остановись, не делай этого! Обрезала-таки! Помогите! Я ведь плавать-то совсем не умею. В чем и признаюсь совершенно откровенно. Когда-то немного умел, но, когда тебе за тридцать, суставы теряют гибкость и трудно держаться на воде. В чем и признаюсь совершенно откровенно. Да, мне уже тридцать семь. Не спорю, между нами действительно большая разница в возрасте. Ну и что? Тем более. Старших надо беречь! Не забывай же о почтительности! Хрррр… Ах, ты ведь хорошая девочка, да, ты хорошая девочка и сейчас протянешь мне весло, вон то, которое у тебя в руке. А я за него ухвачусь и… Ой, что ты делаешь! Ты с ума сошла? Не бей меня веслом по голове! Ах, вот оно что, наконец-то до меня дошло. Все очень просто — ты решила меня убить. Как я этого сразу не понял! — так, за миг до смерти, Барсук разгадал наконец коварные намерения Зайчихи, но, увы, было уже слишком поздно.
Бум! — ударило по голове безжалостное весло. Барсук то погружался в воду, то всплывал, появляясь на сверкающей в лучах заходящего солнца озерной глади.
— Ой-ёёй! Я боюсь! Что я тебе такого сделал? Разве это преступление — любовь? — крикнул он и пошел ко дну. А Зайчиха аккуратно вытерла лобик и сказала:
— Ну и вспотела же я!
Может, это сказка, предостерегающая от дурного влияния любовных страстей? А может, назидательная повесть, мораль которой — «Держись подальше от красивых шестнадцатилетних девственниц»? Или учебник хороших манер, предписывающий: «Излишняя назойливость по отношению к предмету твоей привязанности кончается, как правило, плачевно, порой даже трагически. Дабы избежать напрасных мук, проявляй сдержанность».
Или это шуточная история, в которой содержится намек на то, что в повседневной жизни люди чаще всего руководствуются чисто чувственными соображениями — нравится или не нравится, а не соображениями этическими, связанными с понятиями добра и зла. Именно в соответствии с этими чувственными соображениями они осуждают и наказывают, поощряют и подчиняются.
Впрочем, не сосредоточиваясь на теоретической стороне дела, хочу теперь, когда Барсука уже нет в живых, задержать ваше внимание на одном обстоятельстве.
А именно: «Преступление ли — любить?»
Я, должно быть, не ошибусь, если скажу, что этот вопрос с давних пор служит темой самых трагических произведений литературы. Ведь в любой женщине живет безжалостная зайчиха, в любом мужчине скрывается добрый и глупый барсук. Не могу сказать, что за свои тридцать с лишним лет я часто оказывался в подобных ситуациях, но некоторый приобретенный за это время опыт убеждает меня в том, что это действительно так. Возможно, подобный опыт есть и у вас. Так что вряд ли стоит говорить об этом.
Воробей с отрезанным язычком
Книгу, получившую название «Сказки», я писал, рассчитывая хоть немного скрыть безрадостную жизнь людей, чьи силы уходят на то, чтобы выжить посреди поистине неисчислимых бедствий, обрушившихся на нашу страну, я писал книгу долго и трудно, то и дело прерывая работу из-за частых в последнее время недомоганий, отвлекаясь от сочинительства, когда того требовал мой гражданский долг, или когда положение главы семьи обязывало заняться улаживанием тех или иных неурядиц. После сказок «Как черти старика вылечили», «Урасима-сан» и «Гора Кати-кати» я намеревался перейти к «Момотаро» и завершить цикл сказкой о «Воробье с отрезанным язычком». Но потом мне стало казаться, что повествование о подвигах Момотаро, во всяком случае в своем сегодняшнем виде, производит какое-то куцее впечатление, притом что сам Момотаро считается символом идеального японского героя. По-моему, история Момотаро заслуживает скорее поэтического или песенного, но никак не прозаического воплощения. Разумеется, я собирался изобразить Момотаро в преображенном виде, так же как и других своих героев. Была у меня, например, идея наделить чертей с острова Онигасима, мягко говоря, отрицательными чертами характера. Я полагал, что их следует показать коварными, подлыми, злобными, чтобы оправдать таким образом факт их усмирения. Соответственно поход Момотаро и покорение им острова Онигасима должны были возбудить восхищение читателей, а изображение противоборства Момотаро с чертями было рассчитано на то, чтобы у всех дух захватывало от волнения.