Пусть робких муз убивает холод.
Ты ж, битвой смертною опаленный,
Мир вновь отстроишь на месте голом
И песню выносишь, вдохновленный
Сражения красотой тяжелой.
Март Рауд
217. «Мечтой лечу я в родимый край…»
Мечтой лечу я в родимый край,
Где жил и где умру…
Ищи его, душа моя! Летай
Листовкой на ветру.
Земля зеленеет, а над ней —
Солнце и облака…
Но сердце давит мне всё больней
По родине тоска.
Кукует кукушка. Цветут цветы.
На запад туча идет…
Гроза возмездия! Это ты
Затмила весь небосвод!
Пускай же блистают над головой
Молнии там и тут:
В полях Эстонии смертный бой
С врагами братья ведут.
Победа! От Пейпуса волн иди
До моря синей черты.
Иди — и край мой освободи
От крови и нищеты!
ИЗ ЗАРУБЕЖНОЙ ПОЭЗИИ
С ВЕНГЕРСКОГО
Шандор Петефи
218. ЯНОШ КУКУРУЗА
1
На берегу ручья, под жарким солнцем лета,
Раскинув грубый плащ по мураве нагретой,
Где кашка разрослась, ромашки и лопух,
В июньскую жару валяется пастух.
Напрасно летний жар лицо пастушье сушит,
Совсем другой огонь ему сжигает душу,
Без присмотра в лесок ушли его стада,
Вблизи бежит ручей — и он глядит туда.
Восторженно глядит на хлопья мыльной пены,
На молодую грудь, на круглые колена
Возлюбленной своей, стирающей белье…
Как юбочка легко подоткнута ее!
Как белокурых кос красив тяжелый узел!
Как девочка мила!.. Всё Янчи Кукурузе
В любезной по душе! Всё — совершенство в ней!..
«О Илушка моя, цветок души моей!
Поверь, что на земле — лишь ты моя отрада.
Любимая! Спешить с работою не надо.
Выдь на берег ко мне, о горлинка моя!
Дай на твоих губах оставлю душу я!»
«Со стиркой нужно мне управиться сначала,—
Так Илушка ему печально отвечала,—
Ты знаешь, я живу у мачехи в дому.
Старуха жестока к сиротству моему.
Когда б не страх пред ней, — поверь, что я бы вышла!» —
Бедняжка, покраснев, добавила чуть слышно,
Белье в воде ручья прилежно полоща.
И Кукуруза встал с нагретого плаща.
«Один лишь поцелуй! Всего одно объятье!..
Ужели за тебя не в силах постоять я?
Да мачехи твоей сейчас и дома нет!» —
Красавице своей промолвил он в ответ.
Так выманил ее он сладким разговором
На берег, заключил в свои объятья скоро
И целовал не раз, не сто, не двести раз,
А сколько — знал лишь тот, чей всюду видит глаз.
2
Целует ей пастух уста, глаза и плечи,
И между тем в ручье уже алеет вечер
И мачеха в сердцах, что падчерицы нет,
Ругаясь и ворча, проклятья шлет ей вслед:
«Негодница! Куда она запропастилась?
Долгонько нет ее! Уже и ночь спустилась.
Схожу к ручью, взгляну: постираны ль плащи?
И если нет, — тогда, лентяйка, не взыщи!..»
Ах, Илушка, очнись! Беда тебе, сиротка!
Вот ведьма уж бежит мышиною походкой
И, яростно раскрыв беззубый черный рот,
От сладких снов любви вас будит и орет:
«Бессовестная тварь! Бесстыдное созданье!
За что тебя господь послал мне в наказанье?
Ты честный дом отца позоришь пред людьми!
Скорей ступай домой, чума тебя возьми!»
«Вы, маменька, уже достаточно сказали! —
Прервал ее пастух и зло блеснул глазами. —
Уймите ваш язык, иль я заткну вам рот
И вырву желтый зуб, что выдался вперед!
Вам Илушка и так работает немало
И ест лишь черствый хлеб с похлебкою без сала,
Коль станете бранить сиротку, то потом
Пеняйте на себя я подожгу ваш дом!..