Выбрать главу
Как гунн, топтал поля Европы Хозяин этого креста. Он лез на русские окопы С губной гармоникой у рта.
Он грудью рыжей и косматой С быком — и то поспорить мог, Он нес обоймы автомата За голенищами сапог.
Он рвался пьяный в гущу драки, Глаза от злости закатив, И выводил в пылу атаки Баварский сладенький мотив.
Он целый мир — никак не меньше — Видал у ног своих во сне, Он прятал снимки голых женщин В телячий ранец на спине.
«Иван! — кричал он. — Как ни бейся, Я всё равно твой дом взорву!..» И он глядел сквозь стекла цейса На недалекую Москву.
Остроконечной пулей русской Солдат, входящий нынче в Брест, Навылет возле планки узкой Пробил его железный крест.
И вот теперь под Старой Руссой Его червяк могильный ест, И сунул мой мальчишка русый В карман его железный крест.
Он там лежит рядком с рогаткой, С крючком для удочки — и мать Зовет игрушку эту гадкой И норовит ее сломать.
А кости немца пожелтели, Их моет дождь, их сушит зной. Давно земля набилась в щели Его гармоники губной.
Среди траншей, бомбежкой взрытых, Лежит в конверте голубом Порнографических открыток Врагом потерянный альбом.
Лишь фляга с гущею кофейной Осталась миру от него, И автомат его трофейный Висит на шее у того,
Кто для заносчивых соседей Хребет на барщине не гнет, С ножом выходит на медведя И белку в глаз дробинкой бьет!
20 июля 1944

114. ПЛЕННЫЕ

Шли пленные шагом усталым Без шапок. В поту и в пыли При всех орденах генералы В колонне их — первыми шли.
О чем эти люди грустили? Сбывался их сон наяву: Без выстрела немцев пустили В столицу России — Москву.
Здесь пленные летчики были. Искал их потупленный взгляд Домов, что они разбомбили Недавно — три года назад.
Но кровель нагретые скаты Тянулись к июльским лучам, И пленных глаза — виновато Глядели в глаза москвичам.
Теперь их смешок был угодлив: «Помиримся! Я не жесток! Я дьявольски рад, что сегодня Окончил поход на Восток!»
Простить их? Напрасные грезы! Священная ярость — жива!.. Их слезы — те самые слезы, Которым не верит Москва!
У девушки в серой шинели По милому сердце болит, Бредя по московской панели, Стучит костылем инвалид…
Ведь если б Восток их не встретил Упорством своих контратак — По солнечным улицам этим Они проходили б не так!
Тогда б под немецкою лапой Вот этот малыш умирал, В московском отделе гестапо Сидел бы вон тот генерал…
Но, смяты военною бурей, Проварены в русском котле, Они лишь толпою понурой Прошли по московской земле.
За ними катились машины, На камни струилась вода, И солнца лучи осушили Их пакостный след — навсегда.
22 июля 1944

115. «О твоей ли, о моей ли доле…»

О твоей ли, о моей ли доле, Как ты всё снесла, как я стерпел,— На рассвете, на рассвете в поле, В чистом поле жаворонок пел?
Что ж осталось, что же нам осталось? Потерпи хоть час, хоть полчаса… Иссеклась, поблекла, разметалась Та коса, заветная коса!
Я не знаю, я и сам не знаю — Наша жизнь долга иль коротка? Дом ли строю, песню ль запеваю — Молкнет голос, падает рука!
Скоро, друг мой нежный, друг мой милый, Голосистый жаворонок тот Над моею, над твоей могилой Песню, чудо-песню запоет.