Итак, желая искренно, чтобы в стихотворном переводе умеренная и приличная растяжка описаний или картин не была признана большою погрешностию, приступаю к продолжению замечаний моих.
Почтенный г-н Делиль сказал, что распространение подлинника неприлично при выражении мыслей, какое-либо поучение заключающих. Уроки сами по себе сухие должны быть сокращаемы. Я весьма старался наблюдать правило сие и некоторые примеры отдаю на суд читателей.
Гораций говорит:
«Завтра хотя отец богов застелет свод неба мрачным облаком, хотя чистым солнцем озарит, но прошедшего несбывшимся не учинит, не разделает и не уничтожит того, что унес уже летящий час» (см. кн. III, ода XXIX).
Я осмелился сократить последнюю мысль:
Но признаюсь откровенно, что в некоторых случаях уклонялся я от сего благоразумного правила. Принося повинную, укажу и на место преступления. В XVI оде книги III Гораций сказал только: «Чем больше кто себе отказывает, тем больше от богов приемлет» (см. кн. III, ода XVI).
А я расплодил истину сию прибавочным нравоучением:
К наставлению: «Что завтра случится, не беспокойся узнавать, и каждый день, судьбой дарованный, причисляй к прибытку» (см. кн. I, ода IX) — присовокупил я собственную мысль:
Не оправдывая отнюдь погрешностей моих, осмеливаюсь сказать, что распространение умствования тогда только извинительно, когда переводчик приятностию или красотою мысли может заставить читателя не приметить растяжки поучений. Сими словами произнес я над самим собою весьма строгий приговор.
Что касается до подражаний, то я старался мысли и картины Горация, всем временам и народам свойственные, сохранить в точности; те же, которые относились особенно к римским или греческим эпохам, басням, обычаям и прочая, заменял я приличными нашему времени соотношениями. Например, вместо следующего окончания оды о суетности жизни: «Когда умрешь, о Торкват, и Миной произнесет над тобой торжественный приговор, ни знатная порода, ни витийство, ни благочестие тебя не возвратят: ибо из подземного мрака ни Дияна не освобождает целомудренного Ипполита, ни Тезей не может расторгнуть летийских оков им любимого Пиротоя» (см. кн. IV, ода VII) — мне показалось приличным, сообразуясь с нынешними нашими по сему предмету понятиями, сказать:
Равномерно прекрасное описание идолопоклоннических обетов, в сем воззвании Горация к Июлию Антонию содержащеесь: «Тебя разрешат от обета десять волов и толикое же число телиц; а меня — нежный отдоенный теленок, в высокой пажити возрастающий; вогнутое чело его подобится светлости, тридневную луну означающей; вдоль оного видно белое, как снег, пятно; весь он рыж» (см. кн. IV, ода II), — заменил я следующими, к нашим обычаям и обрядам в подобных случаях относящимися картинами:
Такими и подобными сим заменениями перенося Горация в наш век и круг, старался я заставить его изъясняться так, как предполагал, что мог бы он изъясняться, будучи современником и соотечественником нашим.
Чувствую, сколь неудачно исполнено дерзкое предприятие сие, но я уверен, что искуснейший меня и обильнее духом Горация напитавшийся пиит, придерживаясь правила моего, заставил бы нас живее чувствовать красоты сего несравненного певца, скорее познакомил бы нас с его мыслями, чувствами, добродушием и веселою беззаботливостью, усыпавшею цветами скромный путь жизни его; и, наконец, вернее способствовал бы к порождению между нами наследника сему любезному песнопевцу, а потому осмеливаюсь заключить, что такого рода пиитические подражания были бы полезнее для соотечественной словесности даже самых верных и лучших стихотворных переводов.