Улин отшел. Фингал, склонившись на копье,
Броней покрыт, взирал на грозна супостата
И тако размышлял о нем:
«О, как ты сановит и красен,
О сын лазуревых морей!
310 Твой меч — как огненосный луч,
Копье твое — высока со́сна,
Пренебрегающая бурю;
Твой щит — как полная луна,
Румяно юное лицо,
И мягки вьющиеся кудри.
Но может быть, герой падет,
И память с ним его увянет.
Млада вдова на волны взглянет
И токи теплых слез прольет.
320 Ей дети скажут: «Лодка мчится;
Конечно, к нам несут моря
Корабль балклутского царя».
Она вздохнет и сокрушится
О юном витязе драгом,
Что спит в Морвене вечным сном».
Так Сельмы царь вещал, когда певец морвенский
Улин приближился к могущему Картону.
Он перед ним поверг копье
И мирну возглашает песнь:
330 «О чадо моря отдаленна!
Приди на пиршестве воссесть
Царя холмистого Морвена
Или спеши копье вознесть.
В весельи дружелюбна пира
Вкушающи с ним чашу мира
Приемлют знамениту честь:
На славу в их домах хранятся
Оружия сих стран царей;
Народы дальны им дивятся
340 И чтят Фингаловых друзей,
Зане мы с предков славны были,
Все облаки, весь воздух сей
Теньми противных населили
И гордого царя земли
В его чертогах потрясли.
Взгляни ты на поля зелены,
Могилы камни зри на них,
Из недр возникшие земных,
Травой и мохом покровенны:
350 Всё гробы наших то врагов,
Чад моря и чужих брегов».
«Велеречивый мирный бард! — ему возразил Картон. —
Иль мечтаешь ты разглагольствовать с слабым воином?
Ты приметил ли на лице моем бледный страха знак?
Иль надеешься, вспоминая мне гибель ратников,
Смерти ужасом возмутить мою душу робкую?
Но в сражениях многочисленных отличился я,
И в далекие царства слух о мне простирается.
Не грози ты мне и не здесь ищи робких слабых душ,
360 Чтоб совет им дать пред царем твоим покоритися.
Я падение зрел балклутских стен, так могу ль воссесть
В мирном пиршестве сына лютого того воина,
Чьей десницей устлан пепелом дом отцов моих?
Я младенцем был и не знал, о чем девы плакали,
С удовольствием клубы дыма зрел, восстающие
Из твердынь моих; со веселием озираяся,
Зрел друзей моих, убегающих по вершинам гор.
Но младенчеству протекающу, как увидел я
Мох, густеющий на развалинах наших гордых стен,
370 При восхождении утра слышался мой унылый вздох,
И в тени нощной токи слез моих проливалися.
Не сражуся ли, я вещал друзьям, с вражьим племенем?
Так, о мирный бард, я сражуся с ним: отомщу ему!
Пламень мужества днесь в душе моей возгорается».
Вокруг Картона рать стеснилась,
Все извлекают вдруг сверкающи мечи.
Как огнен столп, средь их стоит их сильный вождь,
В очах его блестит слеза:
На память он привел падение Балклуты,
380 Но вдруг скопившеесь в душе негодованье
Воспламенило гнев его.
Он яростны кидает взоры
На холм, где наша сильна рать
Во всеоружии блистала;
И наклонившися вперед,
Казалось, угрожал Фингалу.
«Идти ли мне против героя? —
Так сильный размышлял Фингал. —
Препнуть ли мне шаги его,
390 Пока он славой не покрылся?»
Но барды будущих веков
Рекут, воззрев на гроб Картона:
«Фингал со тысящьми героев,
Против Картона ополчась,
Едва возмог решить победу».
— «Никак, о бард времен грядущих,
Ты славы не затмишь моей!