99. ПЕТРУ ПЕРВОМУ{*}
В младенческих летах коварные измены,
Вторый Алкид, как змей, трикрат он задушил.
Чтоб мрак невежества, вокруг его сгущенный,
Рассеять — рубищем порфиры блеск прикрыл;
И, прешагнув моря, к работе низкой руки
Простер, чтоб водворить в отечестве науки.
Сам рать образовал, сам строил корабли.
Он рек — и реки в Белт из Каспа потекли;
Иссунул меч — и готф на высотах Полтавы
К ногам могущего с трофеев гордых пал;
Коснулся лишь пера — и суд безмездный, правый
Из-под развалины нестройств главу поднял.
Сей муж тьмой подвигов, потомством незабытых,
Вселенной доказал, что в поприще владык
Великий вырод был в мужах он именитых,
Ни счастьем, ни венцом, но сам собой — велик.
100. ВИДЕНИЕ ПЛАЧУЩЕГО НАД МОСКВОЮ РОССИЯНИНА {*}
1812 ГОДА ОКТЯБРЯ 28 ДНЯ
Как грохот грома удаленна,
Несется горестна молва:
«Среди развалин погребенна,
Покрылась пепелом Москва!
Дымятся теремы, святыни,
До облак взорванны твердыни,
Ниспадши, грудами лежат,
И кровью обагрились реки.
Погиб, увы! погиб навеки
Первопрестольный россов град!»
Уже под низменный мой кров уединенный
Домчался сей плачевный слух.
Он поразил меня, как в сердце нож вонзенный,
И ужасом потряс мой дух.
Застыла кровь, чело подернул пот холодный:
Как древоточный червь голодный,
Неутолима скорбь проникла в томну грудь.
Унынье душу омрачило,
На перси жернов навалило
И пересе́кло вздохам путь.
С поры той, с той поры злосчастной,
Повсюду горесть лишь мне спутницей была
И пред очами ежечасно
Картину бедств, и слез, и ужасов несла.
Постылы дня лучи мне стали,
Везде разящие предметы зря печали,
От света отвращал я зрак.
Делящих скорбь друзей, детей, жены чуждаясь,
Как вран ночный в лесах скитаясь,
Душевный в них сугубил мрак.
В едину ночь, когда свирепо ветр ревущий
Клонил над мной высокий лес
И вихрь, ряд черных туч от севера несущий,
Обвесил мраком свод небес,
На берег Псла, волной ярящейся подмытый,
Под явор, мхом седым покрытый,
Тоскою утомлен, возлег я отдохнуть;
Тут в горести едва забылся,
Внезапу легкий сон спустился
И вежды мне спешил сомкнуть.
Мечты предстали вдруг: казалося, средь нощи
Сидел я на краю огнем пожранной рощи,
Вблизи развалины пустого града зрел:
Там храма пышного разбитый свод горел,
Под пеплом тлелися огромные чертоги,
Тут стен обломками завалены дороги;
Медяны башень там, свалясь, верхи лежат
И кровы к облакам взносившихся палат.
Падущих зданий тут зубчаты видны стены,
Здесь теремы к земле поникли разгромленны,
Могилы жупеля и пепла кажут там,
Обитель иноков и их смиренный храм.
Нагие горны здесь до облаков касались,
Как сонм недвижимых гигантов, представлялись,
Которых опалил молниеносный гром;
На остовы их там слякался гордый дом,
Тут кровля на шалаш низринулась железна;
Хранилища, куда промышленность полезна,
Любостяжанья дщерь, а трудолюбья мать,
Избытки дальных стран обыкла собирать,
Стоят опалые, отверсты, опустелы.
Голодны гложут псы здесь кости обгорелы,
На части бледный труп терзают там, а тут
Запекшуюся кровь на алтарях грызут.
Из окон, из дверей луч света не мелькает;
Под пеплом вспыхнув, огнь мгновенно потухает.
Над зданьем тлеющим куряся, только дым
Окрестность заражал зловонием своим.
И кучи сих костров, развалин сих громада
Гробницу пышного лишь представляли града.
Не слышался нигде народный вопль ни клик,
Лишь вой привратных псов и хищных вранов крик
В сей мертвой ю́доли молчанье прерывали
И слабый жизни в ней остаток возвещали.
Толь страшным, горестным позорищем смущен,
Я сам сидел как мертв, недвижим, изумлен.
Власы от ужаса на голове вздымались,
И вздохи тяжкие в груди моей спирались.
Безмолвну тишину потряс вдруг громкий треск,
И яркий озарил мои зеницы блеск.
Пристрашен, с трепетом к нему я обратился,
И зрю: чертога кров до облак возносился.
Как вихрь из адского исторгся пламень дна,
И развалившаясь граненая стена
Открыла Кремленски соборы златоглавы,
Столь памятные мне в дни торжества и славы!
О, какая горесть грудь мою пронзила,
Лишь узнал я древнерусскую столицу,
Что главу над всеми царствами взносила
И, простря со скиптром мощную десницу,
Жребий стран решала сильных, отдаленных,
Как ее увидел я, предо мной лежащу
На громаде пепла среди сел сожженных!
Горесть ту несносну, сердце мне разящу,
Смертному не можно выразить словами.
Бледен, бездыханен, я упал на землю,
Слезы полилися быстрыми ручьями,
В исступленьи руки к небесам подъемлю
И, собрав остаток истощенной силы,
«Боже всемогущий! — возопил я гласно. —
Ах! почто не сшел я в мрак сырой могилы
Прежде сей минуты пагубной, злосчастной!
Где твоя пощада, боже милосердый?
Где уставы правды? где любви залоги?
Как возмог ты град сей, в чистой вере твердый,
Осудить жестоко жребий несть толь строгий?»