Адель
Что тайну от него наш царь познать желает,
То вся сия страна равно со мною знает;
Но в чем то таинство, того священный вид
И от Аделевых очей равно закрыт.
Кедар
Я другу моему всего себя вручаю.
Познай то всё, что я с царем единый знаю.
Тиранов храбрый враг, неустрашим Густав,
Спасти граждан или умрети предприяв,
Скрывался в странах, в России заключенных,
Росславу одному лишь только откровенных,
Чтоб верну помощь дать отеческой стране,
Против тирана гром готовит в тишине;
А лютый Христиерн, свое предвидя бедство,
В познаньи тайны сей себе лишь видит средство
Тогда б он мог врага коварством погубить,
А после б силою и россов подавить;
Но, шведов ревностью к Густаву устрашенный,
Не смеет он разить, на россов огорченный.
Он знает: если меч в Россию принесет,
Густав вослед себе всё войско увлечет.
Блаженство россиян в сей тайне заключенно,
И наше торжество над ними несомненно,
Когда бы сей Росслав, гонений не стерпя,
Густава мог открыть, страданью уступя.
Но тверд, неколебим сей камень бед в пучине,
Не содрогался, противяся судьбине,
Гремящи над главой он тучи презирал
И волны ярости ногами попирал.
Чтоб друга прекратить ужасные напасти,
Просил царя его моей предать я власти.
«Ты видишь, государь, — я так ему вещал, —
Что твердый дух его под бременем не пал;
Но часто тот, кого и смерть не ужасает,
Приятству дружества и ласке уступает».
Вторично друга я избавил моего:
Темница — был мой дом, а узы — честь его.
Но между тем сармат свирепое стремленье,
С собою в Швецию влеча опустошенье,
Простерло до царя смятение и страх;
Потрясся Христиерн на троне в сих стенах.
Кедара одного своею чтя отрадой,
Царь трона своего меня избрал оградой.
Я с войском выступил, Росслава взяв с собой.
Почто я сделал то? — Гонимому судьбой,
Мне легче было бы на том кровавом поле
Попранным зреть себя во гробе иль в неволе! —
О, рок! о, грозный рок! свершити не могу...
Победу уступить я должен был врагу.
Но лютый друг Росслав, геройским полон жаром,
Упавшим на меня обременен ударом,
Унылых ратников надеждою, стыдом
Ко славе обратя, свой страшный кинул гром.
Во мраке нощи скрыт, в победе безопасна,
Рассеял, разметал сего врага ужасна.
И сам начальник их от плена не избег,
Который огнь войны кровавыя возжег.
Величье скромностью своею возвышая
И унижением Кедара утешая,
Блеск славы своея Росслав от всех сокрыл
И, войско обманув, ему меня явил,
Сиянья своего лучами окружение,
Но в сердце лютой тьмой позора помраченна.
Я зляе всех сармат Росславом поражен.
Злодеем он в уме моем изображен.
Адель
Так злобу он привлек, явя тебе услугу?
И можно ль ненависть за то питати к другу?
Кедар
Могу ль его любить, всечасно трепеща,
И раболепствуя и милостей ища?
От слова странника, в плененьи заключенна,
Вся слава может быть в минуту помраченна.
Адель
Но кто толико мог великодушен быть,
Чтобы тебе свою всю славу уступить
И имя вечности твое во храм поставить,
Восхощет ли тебя тот самый обесславить?
О том, что дружество соделало его,
Кто ныне знает?
Кедар
Я; довольно и сего.
Но сердца глубину льзя ль смертного измерить!
И кто и сам себе из смертных может верить?
В волнении страстей колеблясь, человек
По ветрам счастия всегда свой правит век.
Пример тому Адель во мне возможет видеть:
Ты мнил ли, чтоб я стал Росслава ненавидеть?
И кто возможет знать, что, дружбу отменя,
Открывши всё, Росслав не погуби́т меня!
Кто знает, может быть, уже в сию минуту,
К паденью моему готовя пропасть люту,
Перед Зафирою являет весь мой стыд
И славу ей свою и мой позор твердит;
Ругаясь мной, собой то сердце наполняет,
Которым обладать Кедар вотще желает!
Адель
Что слышу, государь!
Кедар
Лютейшей страсти глас!
Я жертва горестна Зафириных зараз!
Адель
Прельщаться сей княжной — какое дерзновенье!
Или, снедая ввек в молчании мученье,
Бесплодно хочешь ты сию княжну любить,
Котору царь судил своей супругой быть?
Ты ведаешь его к Зафире пламень страсти;
Страшися раздражить его жестокость власти, —
Ты знаешь злость его.