душу крестьянина-собственника, в котором уживается доброта,
открытость – и скаредность, жадность; трудолюбие – и мечта о
безделье, о земле, не требующей труда для возделывания
(«Обетованная земля»).
И мужики предстают такими, какими они вошли в нарождающуюся
новую Россию,– недоверчивыми, неуверенными, ждущими перемен,
агрессивными, по-прежнему расхлябанными, неорганизованными,
надеющимися на неизменный русский «авось» («Тринадцать бревен»).
Строительство новой деревни, новых отношений только начинается
и, разумеется, не идет гладко. Как выдвигаются руководители, кто и как
15
приходит к руководству – все это ярко воспроизведено в рассказе «Три
кита».
В «Синей куртке» Романов поднимается на более высокий уровень
обобщения и показывает на фоне провозглашаемого демократизма
систему администрирования и волевого воздействия на несознательную
массу.
Среди многообразия тем есть одна, которая волновала Романова на
протяжении всей его творческой жизни, это – религия, религиозное
сознание. Освободившись от религиозных догм, сковывающих его
сознание в юности, Романов увидел, сколь сложен и непрост процесс
духовного освобождения, и любое упрощение способов борьбы с
религией (лозунги, запреты) полагал бесперспективным. В рассказах
«Отец Федор», «Обетованная земля», «Страх», «Новая пасха»,
«Верующие», «У парома» он ставил вопросы. Решать их должна была
жизнь.
Небольшая статья П. Романова «О борьбе с религией» (1928) звучит
и сегодня чрезвычайно актуально и свежо. «Стремление к высшему
есть законное требование человеческой природы. На этом стремлении
держится все человеческое движение. И вот на этом-то пути религия,
предлагающая это высшее в готовом виде, является величайшей
опасностью, потому что она ведет к остановке и смерти подлинное
творящее начало в человеке.
Как с этим бороться?
С величайшей серьезностью. У нас распространен близорукий
метод – обливать грязью противника и находить в нем только одни
отрицательные стороны... Но теперь время такой тактики прошло. Оно
должно замениться серьезным, без всякого зубоскальства отношением
к этому вопросу» 21.
Пристальное внимание к происходящему, к поведению,
настроениям, переживаниям людей, перестраивающихся или
приспосабливающихся, бывших представителей привилегированных
классов, позволило Романову создать несколько блестящих
психологических рассказов – «Человеческая душа», «Видение»
«Экономическая основа».
Процесс социальной и экономической перестройки, который
начался в стране после Октября, несомненно, сопровождался
возникновением новых отношений в сфере нравственности,
выработкой новых норм морали.
Сопротивление исстари установившимся отношениям господства и
подчинения распространялось и на семью. Среди молодежи
утверждалась «свободная любовь» как противопоставление старым
формам освещенного религией брака. Мало того, сама любовь
провозглашалась пережитком буржуазной эпохи: нет никакой любви,
есть только отношение полов. На эту тему было написано много книг,
21 Безбожник, 1928, № 37, 9 сентября.
16
одна из наиболее нашумевших в то время принадлежала перу А. М.
Коллонтай – «Любовь пчел трудовых» (1923). На тему любви и брака
вспыхивали ожесточенные дискуссии.
Книга А. М. Коллонтай дышала пафосом свободы и независимости.
Помыслы ее героинь устремлены к любви-товариществу, к такой форме
отношений мужчины и женщины, где они обладают равными правами,
равной свободой. Однако очень не просто сохранить любовь в
динамичную переломную эпоху, и героини Коллонтай склоняются к
мысли о замене свободы любви свободой интимных связей. Здесь был
возврат к настроениям дореволюционной поры– ведь подобные же
взгляды исповедуют и Ирина из «Последних страниц из дневника
женщины» Брюсова и Ольга Орг из одноименного романа Юрия
Слезкина (1914)... Да, тогда это был вызов официальной буржуазной
морали. Но чем он отличался от аморальной проповеди
арцыбашевского Санина? А именно на такой позиции стояли героини
многих произведений советской литературы 20-х – начала 30-х годов: и
героиня «Луны с правой стороны» С. Малашкина (1926), и Наталья
Тарпова из одноименного романа С. Семенова (1927), и героини Ф.
Панферова.
Одним из первых Пантелеймон Романов выступил в защиту
подлинной любви в условиях нового строя, что свидетельствовало о
стремлении укрепить этот строй, преодолеть издержки его развития.
Уже в пьесе «Женщина новой земли» (пьеса известна и под другими
названиями – «Свободная любовь», «Мария Кропотова», 1924) он
сделал попытку показать жизненную несостоятельность, более того –
разрушительную силу нравственной установки на свободную любовь.
Однако критиками, да и частью молодежных функционеров такие, по
существу, светлые, устремленные в будущее рассказы, как «Без
черемухи» и «Суд над пионером», были восприняты как
очернительские. Писателя обвиняли в порнографии, в смаковании
эротических сцен. Луначарскому даже пришлось вступаться за
Романова на страницах печати, в частности, по поводу его «Писем
женщин», где писатель предпринял психологическое исследование
женской любви.
Произведения Романова становились объектом жарких обсуждений
не только в прессе, но и на публичных собраниях, диспутах. Речь там
шла главным образом не о художественных достоинствах или
недостатках сочинений писателя, а о тех проблемах, какие он поднял в
рассказах «Без черемухи», «Суд над пионером», «Актриса», в пьесе
«Женщина новой земли», позже в романе «Товарищ Кисляков» и др.
Перечитывая сегодня Романова, видишь, насколько чисты его
помыслы, поражаешься проницательности и мудрой простоте его
творчества.
Романов бесстрашен в своих произведениях, как только может быть
бесстрашен честный человек.
17
В рассказах «Видение», «Экономическая основа», «Человеческая
душа», «Огоньки» он рисует и негативные картины
послереволюционной России. И хотя чаще всего они даются через
восприятие героев, отрицательно относящихся к новому строю, многое
потерявших в результате революции, все же в них содержатся и
моменты объективные, отражающие истинное положение дел. Но
Романов показывает вместе с тем, насколько убог внутренний мир этих
бывших людей, клянущих новый строй, пытающихся к нему
приспособиться, приспосабливающихся, но вдруг обнажающих свою
низменную натуру (как герой рассказа «Видение»).
Лишенные внешних драматических вспышек, увлекательной
интриги, неожиданных поворотов сюжета, незатейливые, простые, как
сама жизнь, рассказы Романова вместе с тем и сложны, как сама жизнь,
и полны внутреннего, невыдуманного драматизма. Герои лучших
психологических рассказов – это уже не фигуры-символы, как в
сатирических миниатюрах, а сложные противоречивые образы.
Его эстетический принцип оставлять читателя наедине с фактом
многими критиками был воспринят как бесстрастность и равнодушие.
Статья С. Пакентрейгера о Романове так и называлась: «Талант
равнодушия». Критике двадцатых годов вообще было присуще цеплять
ярлыки, обвинять писателей в незнании марксизма и диалектики,
поучать, как надо и как не надо писать, какие темы избирать, а какие
отбрасывать. Особенно рапповские и напостовские критики подвергали