МАДЖНУН, ПОВЕРГНУТЫЙ ЗАМУЖЕСТВОМ ЛАЙЛИ В БЕСПРЕДЕЛЬНУЮ СКОРБЬ, УДАЛЯЕТСЯ ОТ ЛЮДЕЙ И ПРИСОЕДИНЯЕТСЯ К ДИКИМ ЗВЕРЯМ
Знаток перекочевок, перегонов
В сей горестной юдоли громких стонов
Такую тайну, полог приподняв,
Являет нам в одной из этих глав:
Сказав о тех, кто юной стал четою,
Несчастный, сочетавшийся с бедою,
Людей отринул и тропу свою
Направил смело к дикому зверью.
Безумному покорны стали звери,
К нему питая дружбу и доверье.
Шагал он по земле, как царь царей,
За ним ступало воинство зверей.
Под каждым деревом, царя достоин,
Был трон из камня и песка построен.
Садился он с величием на трон,
Зверями окружен со всех сторон.
Когда он им явил добро и милость,
Их ненависть друг к другу прекратилась.
Газель и волк шли к роднику вдвоем,
Приятелями стали лань со львом,
С хвостом большого барса на поляне
Или в степи играл детеныш лани.
Как вьючные животные, в пыли,
Онагры следом за Маджнуном шли.
Лисицы подметали, как служанки,
Перед Маджнуном тропы и стоянки,
А если душен был и зноен день,
Весь путь слезами поливал олень.
Над Кайсом простирали зонт вороны,
Их черными крылами сотворенный.
А если иногда, в степной дали,
Желал он написать письмо Лайли, —
Ногой газели, на калам похожей,
Чертил он буквы на газельей коже
И находил всегда чернил запас
В чернильницах газельих черных глаз.
Он как-то шел, роняя слез рубины,
Слагая песню, по камням долины.
Милы и кротки, этой песне в лад,
Приплясывали сотни газелят
Внезапно он просторный луг увидел,
Он множество людей вокруг увидел:
Трава — ковер, цветов — полным-полно,
Из чаш, как из тюльпанов, пьют вино.
Неспешно подошел он издалече,
Чтоб с хищным войском не боялись встречи.
Узнав его, один из тех людей
Слова наполнил добротой своей:
«Вожатый светоносный всех влюбленных,
Из-за любви в рассудке поврежденных!
В юдоли праха превращенный в прах,
Отверг родных, забыл ты о друзьях.
Во имя той, которой сердцем верен,
Из-за которой в мире ты потерян;
Во имя той, кто дарит мир земной, —
Ты счастье жизни видишь в ней одной;
Во имя ярких губ ее манящих;
Во имя вьющихся кудрей блестящих;
Во имя двух газелей — томных глаз,
Двух чародеев, обольстивших нас;
Во имя прядей мускусных, пахучих
И лика, что луной сияет в тучах, —
Столь быстро мимо нас не проходи:
Не из-за нас тоска в твоей груди!
Мы тоже скорбной шествуем тропою,
Мы встретиться давно хотим с тобою.
Сильна тревога, и тяжел твой путь,
Хотя б немного с нами ты побудь».
Маджнун, услышав вежливое слово
И просьбу сердца чистого, простого,
Свою звериную оставил рать,
Чтоб детям человеческим внимать.
Спросил. «Что за равнина здесь такая,
Чей прах подобен мускусу Китая?»
Ответили: «Перед тобой — Хиджаз.
Сей край духовно очищает нас.
Лайли здесь проезжала в паланкине
И останавливалась на равнине.
Она здесь шла, касался сей земли
Благоухающий подол Лайли, —
Теперь понятна ли тебе причина
Того, что пахнет мускусом равнина?»
Как только эти он постиг слова,
У Кайса закружилась голова,
На землю он упал, как тень прямая,
Сказал, слова из сердца исторгая.
«Поскольку ваша родина — Хиджаз
И вы о милой повели рассказ,
Да жертвою за вас отныне буду,
Да буду вам рабом везде и всюду.
Я не паломник, не иду я в храм
На поклонение святым местам.
Я поклоняюсь лишь моей любимой,
Всё прочее сочтя святыней мнимой.
Зачем я путь в Каабу изберу,
Коль не могу прийти к ее шатру?
Я — пилигрим, чья цель — Лайли вовеки,
А без Лайли я не нуждаюсь в Мекке!.
Вся жизнь моя без встречи с ней — тщета,
Хожденье вкруг Каабы — суета.
Возлюбленную жажду я в пустыне,
К чему же мне Замзам — вода святыни?
Мне петь о ней — и радость и беда,
Так что мне даст священная вода?
Пою — и скорбь из глаз моих струится,
Замзам дарует каждая ресница.
Где ни брожу — лишь к одному стремлюсь
С ней встретиться, с ней утвердить союз.
Возлюбленной не видя пред глазами,
Я буду несчастливым и в Ираме.
Свидания, казалось бы, черед
Возможен, но тоска меня гнетет
Монету с именем другим чеканят, —
Уста ее уста другие манят.
Я одинок — они теперь вдвоем,
Я странствую — у них семья и дом...»
Сказал — и лбом он стал о землю биться.
Метался, как подстреленная птица,
Из глаз не слезы проливал, а кровь,
И, плача, потерял сознанье вновь.
Когда в себя пришел он на закате,
Небесный свод надел другое платье,
Явились нам двуликости цвета.
Льва рыжина и тигра пестрота.
И от людей, с их добрым устремленьем,
Ушел Маджнун к онаграм и оленям.
Душа от тела удалилась прочь,
Опять в тоске провел он эту ночь.