249
До чаши неба невзначай коснулась пальцами луна —
И песня радостной любви влюбленным сделалась слышна.
Уходит месяц на закат, хмельной от праздничных услад, —
Со мной из чары золотой испей пурпурного вина.
Вино, что ты продашь в тиши, ценней, чем проповедь ханжи.
Ханжа, милей мне торгаши — в них безыскусственность видна.
В одном тебе преуспевать: грехи чужие обнажать, —
Коль их не сможешь замолить, то сам греховен ты сполна.
Знай: недостойно мудреца нам болтовней смущать сердца,
Мудрец и молча говорит, — в молчанье мысли глубина.
Коль в жизни ты не преуспел, людские души не задел —
Себя сумей преодолеть, нам леность духа не нужна.
Джами, на слабеньком огне не сваришь пищу в казане,
Пройдут года, он закипит и раскалится докрасна.
259
Ты нашла себе другого, как теперь мне поступить?
С кем об участи печальной ныне стану говорить?
Мне друзья чужими стали, очерствели их сердца,
Враг стал другом, — всё смешалось, ничего не изменить!
Мы опишем наши чувства на пергаменте лица,
Если нам перо придется с кровью слез соединить.
Нам твердили, что кумиры — воплощенье красоты,
Ты своею красотою мир сумела ослепить.
Объяснить иносказанье вдруг потребует ходжа:
Мысль запрятана глубоко, как невидимая нить.
Я бушующей стихией счел могущество стиха,
И другого океана нам нельзя вообразить.
Современники глухие не поймут тебя, Джами,
По ступеням отрицания в ночь сойдем, чтоб вечно жить.
251
Друг виночерпий, поспеши, пора нам речи прекращать,
Вина запретный аромат пусть на уста кладет печать.
Я слишком многое познал. Наполни снова мой бокал,
Вино поможет память смыть, свободу обрести опять.
Но ухшцренья ни к чему, освобожденья нет уму, —
Подай вина, чтоб от себя смог опьяненный убежать.
Вина испив один глоток, провидцем стану, как пророк,
Бессмертье Хызра обретя, трубы господней стану ждать.
Ты на могильный холм придешь и капли винные прольешь,
И ветви, полные цветов, сквозь кости станут прорастать.
В самодовольном мире сем вино считается грехом,
Но чаша в винном погребке мне заменяет благодать.
Джами, еще вина испей, чтоб с милой встретиться скорей.
Приди, о кравчий, и налей, дай мне блаженство испытать.
252
Без тебя я как птица, лишенная крыл,
А с тобой я исполнен стремительных сил.
Стыдно мне, что сиянье лица твоего
Я не с солнцем, а с тусклой луною сравнил.
Рядом с псами твоими я место нашел
И прибежищем сим возвеличенным был.
Ты сказала. «Любовь — заблужденье людей!»
Значит, я в заблужденье, что так полюбил.
Полюбив, я науку любви превзошел
И, невеждой прослыв, все иное забыл.
Я — зерцало, его полирует любовь, —
Луч любви, отражаясь, меня ослепил.
«Буква «даль» — твои кудри», — промолвил Джами,
Взяв один завиток, он Каруном прослыл,
253
Столь восхитительной луны во всех земных владеньях нет.
Влюбленным трудно без тебя — у них в груди терпенья нет.
Где отыскать терпенье мне? В твоем пылаю я огне,
Под небосводом голубым губительней влеченья нет
На что похож бровей полет? Священного михраба свод,
Два полукружья, два крыла, две арки — совершенней нет!
Писанья я читал листы с изображеньем красоты,
Пристрастно всматривался я — нигде с тобой сравненья нет.
Я миг свиданья заслужил, он отдален судьбою был.
Есть только право у меня. Надежды на свершенье нет
Кто изнурен разлукой, тот свиданья, как лекарства, ждет, —
Тому, кто опиум курил, ни в чем ином забвенья нет.
Любовь, считали с давних пор, — морской бушующий простор.
Джами мечтает утонуть: от страсти исцеленья нет!