А к этому примолвлю я;
Кто дело сил своих превыше затевает,
Тот так же посрамлен, как Совушка, бывает.
22. КОРАБЛЬ И ЛОДКА{*}
Невдалеке
Корабль да Лодочка стояли на реке,
И, вздернув нос,
Сей Лодка Кораблю соделала вопрос:
«Не думаешь ли ты, что я тебя похуже?
«Хоть я тебя собой поменьше и поуже,
Но храбрость я в себе имею ту же,
Какую, великан, в себе имеешь ты:
Я также плаваю, как ты, в пространном море,
И ежели со мной ты хочешь стать в сем споре,
Пойдем, отведаем своих мы тамо сил,
И как бы ветр меня по понту ни носил,
То верь, дружечек мой, что я не ослабею
И пред величеством твоим не оробею».
Окончив разговор,
Пошли окончить спор
И вышли в море;
А на море восстала буря вскоре:
Ужасный ветр ревет,
И гладкий вод хребет
Переменился в горы,
Пловцов покрылись мраком взоры,
И парусы все буря рвет.
Трещит Корабль, и рвутся все веревки,
Пришло не до издевки.
Но Лодке с Кораблем сил равных не дано,
И окончание их было не одно:
Корабль по буре цел, а Лодочка — на дно.
Великая душа в напастях познается,
Какая от небес не всякому дается.
23. ЛЕВ, ЗВАНЫЙ К МАРТЫШКЕ НА ОБЕД{*}
Мартышке вздумалось Льва кушать попросить, —
А Лев кого с собой захочет пригласить,
Мартышка будет рада.
Меж прочими зверьми Лев звал Быка из стада,
Чтоб он со Львом
Пошел к Мартышке в дом
Откушать.
Бык должен Льва послушать,
Сбирается Мартышку посетить
И мнит: «Мне надобно рога позолотить;
Мой род на свете знатен;
Так должно, чтобы я Мартышке был приятен».
В безмерной гордости слова сии вещал
И удовольствие заране ощущал,
Как будет перед ним Мартышка уклоняться
И золотым рогам в восторге удивляться.
Итако Бык,
Который завсегда дурачиться обык,
Пошел к Мартышке львов приход предупредить,
Чтоб тем в мартышечьем страх сердце возбудить;
Пришел и говорит:
«Мартышка, я тебя счастливой сотворил
Моим приходом».
Потом Бык начал хвастать родом,
Кто прадед, дед и кто его отец,
И, наконец,
Каков и сам он славен,
И что он Льву едва ли что не равен.
На все слова его
Мартышка говорит: «Не знаю ничего
О роде я твоем; я и тебя не знаю,
А только одного я Льва лишь почитаю.
Издревле знаменит здесь в роде он своем,
А храбростью своей гремит во свете всем.
Пристойно ли тебе, о Бык, со Львом сравниться?
Его весь свет боится,
Тебя никто,
И роги ты свои, скажи, златил начто?»
Читатели мои, я вам напоминаю,
Что этаких Быков довольно в свете знаю,
Которы мнят, что свет тряхнут своей рукой,
А их в одном селе не знают за рекой.
24. О ХУЛИТЕЛЕ ЧУЖИХ ДЕЛ{*}
О вы, охотники других дела судить,
Внемлите, я хочу вас басней наградить.
Как сами хочете, вы так ее толкуйте
И по привычке злой меня покритикуйте.
Хвал ваших не хочу,
Доволен только тем, что я вас поучу.
В великолепном доме
Жил некакий Старик,
Который завсегда к работе приобык,
А спал он на соломе.
У старого была Старуха и жена.
Старухе в голову вложил сам сатана
Завидовать боярской неге,
И говорит: «Мы спим в худом наслеге,
Боярин наш всегда лежит в пуховике,
И с барыней, как мышь, зарылся он в муке.
Он насыщается всегда хорошим вкусом,
А мы питаемся негодным самым кусом».
Старик на то в ответ: «Я барину не брат».
Старуха сетует: «Адам в том виноват,
Что мы с боярами живем не в равной доле».
— «Неправда, — отвечал Старик, — но Ева боле
Виновна нашей доле:
Когда б она его заказанным плодом
В раю не искусила,
Так был бы рай наш дом:
Я дров бы не рубил, а ты бы не носила,
И жил бы я в раю, как знатный дворянин».
Подслушав их слова тихонько, господин
Велел тотчас давать им честь с собой едину:
Старухе не гнетут дрова горбату спину,
Старик не рубит дров,
Она их не таскает;
Им стол всегда готов,
И мягко Старичок с Старушкой почивает.
На дюжине им блюд
Пирожного с жарким и соусов дают.
Но только промеж тем станавливалась чаша,
Закрытая всегда. «Так то еда не ваша»,—
Боярин им сказал
И раскрывать ее им крепко заказал.
Довольны старички сей пищей близ недели.
Старуха говорит: «Из чашки мы не ели;
Знать, пища в ней других послаще вложена;
Отведаем ее». Старик на то: «Жена,
Вить барин заказал вскрывать нам это блюдо;
А ежели его мы вскроем, будет худо».
— «И, батька, Старичок, худой в тебе провор;
Кто вынесет сей сор из горницы на двор,
Что в чашу мы глядели?
Вить мы еще ее глазами не поели,
Мы прежде поглядим,
И ежели нам льзя, так мы и поядим,
А ежели нельзя, так мы закроем,
Глазами ничего мы в ней не перероем».
И так Старуха тут упела Старика.
Над крышку наднеслась продерзкая рука;
Уже вскрывается заказанная миса...
Увы, из мисы вдруг вон выскочила крыса
И в щель ушла.
Беда пришла!
Трясутся у сего Адама с Евой ножки,
Они не кошки,
И мыши не поймать.
Не лучше ли бы вам век чашки не замать?
Могли бы и без сей вы пищи быть довольны;
Теперь вы утаить сего уже не вольны.
Боярин всякий раз
Смотрел после стола, исполнен ли приказ.
Но тут — лишь вскрыл он мису,
Увидел из нее уж выпущенну крысу,
Пришел и Старика с Старухою спросил:
«Почто вы, старые, приказ мой не хранили?
Напрасно, глупые, вы праотцев бранили,
Когда в вас не было самих к терпенью сил;
Вы то же сделали, что Ева со Адамом.
Подите вон отсель и будьте в том же самом,
В чем были вы сперва:
Ты, старый хрен, руби, а ты таскай дрова».