Читатель, баснь моя сие тебе вещает:
Краса хотя прельщает,
Она прельщает нас
На малый только час;
Когда ж краса минется,
Тогда единый ум при нас лишь остается.
38. ДУБ И МЫШЬ{*}
На хо́лме превысоком
Матерый Дуб стоял,
Едва его кто оком
Вершины доставал.
Борей вкруг толста древа
Летает и ревет,
Но наглостию зева
Ни ветки не сорвет.
Дуб горд, велик, надежен,
Толст, крепок и широк...
Но к сильным так же смежен,
Как и ко слабым рок.
На верх холма высока вскарабкалася Мышь
И корни подглодала.
Где, Дуб, твоя краса? Она уже увяла,
И ты, скатясь на низ, поверженный лежишь.
Вы, гордостью надуты,
Имев свои сердца,
Помыслите минуты
Толь лютого конца,
Которым свержен Дуб;
Так время острый зуб
Подобно вашу жизнь, как Мышка, подъедает,
А рок на свете всем и вами обладает.
39. ЗЕМЛЯ И ОБЛАКО{*}
Лишь только из земли родилось Облачко́
И не обсохло с губ ребячьих молочко,
И не успев почти родиться,
Уж матерью своей дитя сие гордится.
«Жить в низких, — говорит, — пределах не хочу,
Вздымусь и полечу
Во вышние пределы,
Отколе пламенны Юпитер мещет стрелы».
Но мать, его родя,
Жалела о дитяти,
Советует, твердя:
«Лететь тебе некстати
В небесны высоты,
Еще младенец ты,
И сердце о тебе мое болит и ноет;
Так ветр ужасный воет,
И он тебя в клочки, о сын мой, разорвет.
Поберегись, мой свет,
Послушай моего ты матернего слова;
А ежели не так — напасть тебе готова».
Но сын, не слушаясь ее, и власть берет,
Вещает так в себе: «Старуха эта врет,
Она страшится
Меня лишиться.
А если буду я по воздуху летать,
То с радостью меня сама увидит мать,
Несущася высоко.
Но может ли меня ее увидеть око?
Я чувствую то сам,
Что улечу я к небесам».
И, больше ничего не мысля, вверх взлетает,
А там его Борей хватает
И, разъярясь, на части рвет;
Летевши Облачко небесный видеть свет,
Пропало, и его теперь уж больше нет.
Тот в басенке моей себя увидит,
Кто мудрых стариков совета ненавидит
И мысльми забредет, не следуя уму,—
Он будет Облаку подобен моему.
40. НЕОСНОВАТЕЛЬНАЯ БОЯЗНЬ{*}
Известно, что, когда гремети станет гром,
Робеющи его не выдут из хором,
Страшася смерти,
Хоть от него еще прямой защиты нет:
Гром так же и в дому, как на поле, убьет;
А только прячутся одни от грому черти,
Да и старухи говорят,
Что будто оттого и храмины горят,
Когда в них прячется от грому дьявол злобный;
Ин будь все мнящи так, старухам сим подобны,
А от судьбы никто не спрячется нигде,
Ни в доме, ни в лесу, ни в поле, ни в воде,
На этот случай я хочу сказать вам сказку,
В которой господин велит впрягать коляску
И хочет к одному он другу побывать;
А может быть, чтоб там он стал и ночевать,
Об этом я не знаю;
Да только баснь мою я снова начинаю.
Был Барин от двора еще недалечко́,
Ан вдруг надвинулось с грозою облачко,
Надвинулося с тыла;
Ударов громных треск
И частых молний блеск
Произвели, что кровь в Боярине застыла;
Кричит он на людей:
«Обороти, ребята, лошадей,
Скачи скорее к дому!»
Так видно из сего, что он боялся грому.
«Скачи, — он говорит, — скорее до двора».
А пред двором его была крута гора;
Боярин знает гору,
Однако же велит скакать он без разбору,
Чтобы скорей ему добраться до хором
И, окна скрыв, сидеть в избе без страху.
А между тем гремит ужасный гром,
И лошади его несут к горе с размаху;
Но столько оная крута была гора,
Что малым чем ее и облако повыше.
Боярин, тише,
Не изломи ребра!
Однако же Боярин мчится,
Затем что грому он боится,
Лишь не боится он погибели прямой,
Велит скакать домой.
Но кони на горе, ярясь, рассвирепели,
«Держи коней, держи!» Держать уж не успели,
Помчали Барина во всю коневью скачь,
Поплачь, Боярыня, о Барине поплачь,
Который поскакал домой, бояся грому,
Однако ж доскакать не мог живой до дому;
Не гром его убил, —
Он сам себя без грому погубил:
Коляска с прыткости на камень наскочила
И кровью барскою весь камень омочила.