Лаурелла забралась в лодку и села, сдвинув куртку в сторону. Юноша не стал ее убирать и лишь проворчал что-то сквозь зубы. Он с силой оттолкнулся веслом от берега, и лодка заскользила по волнам.
— Что у тебя в узелке? — спросил через некоторое время священник. Они уже вышли в открытое море, сверкающее под первыми лучами солнца.
— Шелк, пряжа и хлеб, падре. На Капри я хочу продать шелк женщинам, которые делают из него ленты.
— Ты сама пряла?
— Да, падре.
— Я помню, что ты тоже училась ткать ленты.
— Да, но у нас нет денег на собственный станок. А ткать в другом месте я не могу. Маме опять хуже, и ее нельзя надолго оставлять одну.
— Опять хуже! Что ты говоришь! Когда я навещал вас на Пасху, она вставала.
— Весна всегда самое тяжелое время для нее. С тех пор, как начались штормы, она все время лежит.
— Не переставай молиться, дочь моя, чтобы Пресвятая Дева была милостива к ней. И будь честной и прилежной девушкой, чтобы твои молитвы были услышаны.
Помолчав, он опять спросил:
— Когда ты спускалась на берег, рыбаки кричали: «Добрый день, строптивая!» Почему тебя так называют? Ведь настоящая христианка должна быть кроткой и смиренной.
Загорелое лицо девушки покраснело, а ее глаза вспыхнули.
— Они смеются надо мной, потому что я не танцую, не пою и не болтаю с ними, как другие. Не знаю, зачем они ко мне пристают, — мне нет до них никакого дела!
— Думаю, тебе следует быть немного приветливей с людьми. Пускай поют и танцуют другие, у кого жизнь легче. Но сказать доброе слово может каждый.
Девушка опустила голову и нахмурила брови. Некоторое время они плыли молча. Солнце уже взошло во всей своей красе и освещало Везувий, поднимавшийся из клочьев тумана, который еще окутывал его подножие, а белые домики Сорренто блестели среди зелени апельсиновых садов.
— А о том художнике больше ничего не слышно, Лаурелла, — вновь заговорил священник, — о неаполитанце, что хотел взять тебя в жены?
Она покачала головой.
— Он приезжал, чтобы писать твой портрет. Почему же ты ему отказала?
— А зачем ему это? Есть другие и покрасивее меня. И вообще — кто знает, что у него было на уме. Мама говорила, что он мог бы потом околдовать или даже убить меня с помощью портрета.
— Грех в такое верить, — серьезно ответил священник. — Разве Господь не оберегает тебя всегда, и ни один волос не упадет с твоей головы без Его воли. К тому же ты знала, что очень нравишься художнику. Иначе он не захотел бы на тебе жениться.
Лаурелла молчала.
— Почему ты ему отказала? Это был достойный и порядочный человек. И мог бы обеспечить вас с матерью.
— Мы бедные люди, — порывисто ответила девушка, — и моя мать давно болеет. Мы стали бы ему только обузой. Да и не пара я синьору. Он стеснялся бы меня при своих друзьях.
— Ну что ты выдумываешь! Говорю тебе, он порядочный человек. Кроме того, он хотел переехать в Сорренто. Не скоро опять появится такой, которого словно небеса послали вам помочь.
— А я вообще не хочу замуж! — упрямо проговорила девушка, потупив глаза.
— Ты что, дала обет или хочешь уйти в монастырь?
Она снова отрицательно покачала головой.
— Правы люди, что укоряют тебя за строптивость. Своим упрямством ты только осложняешь жизнь больной матери. Какие причины заставили тебя отвергнуть надежную руку, которая хотела защитить вас? Ответь мне!
— У меня есть причина, — нерешительно сказала Лаурелла, — но о ней я не могу рассказать.
— Не можешь рассказать? Даже мне? Твоему исповеднику, которому ты всегда доверяла и который всегда был добр к тебе? Или я ошибаюсь?
Девушка кивнула.
— Так облегчи свое сердце, дитя. Если ты права, я первый скажу об этом. Но ты так молода и плохо знаешь людей, может быть, потом будешь раскаиваться, что упустила счастье.
Она бросила робкий взгляд на Антонио, который сидел позади и усердно греб, надвинув на лоб шерстяную шапку. Он пристально смотрел на море и, казалось, был погружен в собственные мысли. Священник проследил за взглядом Лауреллы и наклонил голову к ней поближе.
— Вы не знали моего отца, — прошептала она, и ее глаза потемнели.
— Твоего отца? Он умер, я думаю, когда тебе не было и десяти лет. И какое же отношение к твоему упрямству имеет отец, чья душа, наверное, покоится в раю?
— Вы его не знали, святой отец, и вы не знаете, что это только он виноват в болезни моей матери.
— Как так?
— Он очень дурно с ней обращался. Я до сих пор помню ночи, когда он приходил домой злой. Она не говорила ему ни слова и выполняла все его желания. Но он бил ее так, что у меня разрывалось сердце. Я накрывалась с головой одеялом и делала вид, что сплю, но на самом деле плакала всю ночь. А потом, когда он видел ее такой несчастной, лежащей на полу, он вдруг менялся, начинал обнимать и целовать, да так крепко, что она даже боялась, как бы он ее не задушил. Мать взяла с меня обещание, что я никому не скажу ни слова. Но вот уже десять лет, как он умер, а она до сих пор не может выздороветь.