В то время как общество, казалось, примирилось с античным существом и он даже имел некоторый успех у публики — что называется в театре succes d’estime, успех из уважения к актеру, — против безобидного пришельца уже зрел коварный заговор. Зачинщиком стал, конечно, святой отец, считавший весьма вредным для прихожан общение с явно не крещенным, совершенно голым и, скорее всего, безнравственным получеловеком-полуживотным. Сильно разгневан был и итальянец, владелец телячьего чучела о двух головах и пяти ногах. С появлением чужака его уродец лишился законного дохода. Ведь на кентавра можно было смотреть бесплатно! Он был живой, пил, болтал и, кто знает, мог начать выделывать какие-нибудь искусные верховые номера, чего уж никак нельзя было ожидать от чучела. Итальянец не собирался этого терпеть. Как же так, возбужденно доказывал он, у моего теленка все документы в порядке, есть разрешение из полиции, а этот проходимец без паспорта бессовестно крадет у него хлеб!
Но наибольший пыл выказал деревенский портной, жених прелестной Нанни. Едва чудовище появилось, он ринулся сломя голову в дом, позабыв о невесте. Но потом с гневом наблюдал через окно, как непринужденно она флиртует с кентавром, принимает от него цветы и угощает вином. К тому же телосложение незнакомца от пояса вызвало справедливую зависть у несколько криво скроенного портного. Когда он упрекнул ее в неприличном поведении, Нанни насмешливо сказала, что пришелец воспитанней и приличней многих людей, которые были бы счастливы, если бы могли, не стыдясь, появиться голыми. Портной не нашелся, что ответить невесте. Зато священнику он заявил, что введенная чужаком новая мода не только попирает понятия о приличии и добрых обычаях, но и угрожает честному портновскому делу.
Об этих кознях мы, разумеется, не подозревали. К успокоившимся крестьянам вернулось праздничное настроение. Щедро лившееся вино делало свое дело, и хотя моему новому приятелю не особенно понравился народ вокруг нас в шапках и чепцах, неуклюжих сапогах, кургузых куртках и помятых юбках, он был достаточно вежлив, чтобы этого не показывать, и не отказывался от протянутого ему бокала. Мало-помалу хмель ударил ему в голову, глаза у него заблестели, а из гортани начало вырываться нечто среднее между человеческими словами и лошадиным ржанием. Когда заиграли музыканты, наш друг схватил прекрасную Нанни, ловко посадил ее к себе на спину и начал изящно двигаться в такт музыке между столов, демонстрируя искусные пируэты, а храбрая девица, крепко держалась руками за его торс.
Представление было таким чудесным, что зрители плотно окружили удивительную пару. Как же я жалел, что забыл блокнот для набросков и не мог нигде раздобыть даже клочка бумаги! Я не отрывал взгляда от буйной пляски кентавра, пытаясь запомнить хоть несколько поз.
Это продолжалось с четверть часа. Случайно бросив взгляд на долину, я заметил кавалькаду, приближающуюся к деревне: полдюжины сельских жандармов, а среди них на маленьких крестьянских лошаденках двое гражданских, которые оживленно показывали на трактир. Когда они подскакали ближе, я узнал итальянца и портного. Я крикнул своему приятелю, что ему следует быть настороже, поскольку против него что-то замышляется. Видимо, филистеры мечтают выместить свою злобу на его Самсоновой гриве. Но все было напрасно. То ли музыка заглушала мои слова, то ли упоение вакхическим танцем пересилило страх, — не знаю. Кентавр остановился, лишь когда вооруженный отряд (презренные доносчики остались позади) въехал на площадь, толпа расступилась, и усатый капрал с толстым брюхом грубо потребовал у кентавра предъявить документы.