— Возьми, — Лаурелла протянула платок. Юноша покачал головой и продолжал грести. Тогда она наклонилась к нему и перевязала рану платком. Хотя Антонио и сопротивлялся, Лаурелла взяла из его раненой руки весло и начала грести. Оба молчали. Ближе к берегу им стали встречаться рыбаки, забрасывавшие сети на ночь. Они окликали Антонио, подшучивали над Лауреллой. Но те никому не отвечали.
Солнце еще стояло высоко, когда их лодка достигла бухты. Лаурелла расправила почти высохшую юбку и выпрыгнула на берег. Старуха с пряжей, видевшая их отъезд, опять стояла на крыше.
— Что у тебя с рукой, Тонино? — крикнула она.
— Ничего страшного, — отозвался он. — Я напоролся на гвоздь. Завтра все будет в порядке.
— Я приду приложить тебе травы.
— Не волнуйтесь. Все уже позади, а завтра вообще пройдет. У меня любая рана быстро заживает.
— Прощай, — сказала Лаурелла и направилась по тропинке, ведущей наверх.
— Доброй ночи, — крикнул ей вдогонку юноша. Потом он вынул из лодки снасти и корзины и побрел по каменной лестнице к своей лачуге.
Антонио ходил взад-вперед по комнатке. Сквозь небольшие окна, прикрытые деревянными ставнями, дул ветерок. Одиночество было ему по душе. Он остановился перед иконой Богоматери и задумчиво посмотрел на звездочки из серебристой фольги. Но молиться не стал. Да и о чем он мог просить сейчас, когда уже ни на что не надеялся?
День все не кончался. Антонио мечтал о темноте, ведь он так устал, да и рука сильно болела. Присев на табуретку, он снял повязку. Опять потекла кровь, а вокруг раны образовалась опухоль. Он аккуратно промыл рану и подержал руку в холодной воде, чтобы успокоить жар.
«Она права, — подумал юноша. — Я не заслужил другого обращения. Завтра перешлю ей платок через Джузеппе. А меня она больше не увидит».
Он перевязал рану, держа тряпку левой рукой и зубами, тщательно выстирал платок и положил его сохнуть. Затем бросился на кровать и закрыл глаза.
Антонио очнулся от дремоты, потому что в окно ярко светила луна, кроме того, опять заныла рука. Он быстро встал, чтобы остудить руку в воде, и услышал шорох за дверью.
— Кто там? — спросил юноша и открыл дверь. Перед ним стояла Лаурелла.
Она вошла и поставила на стол корзинку.
— Ты пришла за платком? Могла бы не волноваться, завтра утром я попросил бы Джузеппе отнести его тебе.
— Дело не в платке, — быстро возразила Лаурелла. — Я ходила на гору и собирала травы, которые останавливают кровь. Вот! — она подняла крышку корзинки.
— Это ни к чему. Мне уже гораздо лучше, а если бы и стало хуже, так поделом. Тебя кто-нибудь видел здесь так поздно? Сама знаешь, люди сплетничают даже безо всякого повода.
— Мне ни до кого нет дела, — живо ответила она. — Но я хочу посмотреть на рану и приложить травы.
— Говорю тебе, все в порядке.
— Так дай посмотреть, чтоб я поверила.
С этими словами девушка взяла его совсем беспомощную руку и развязала тряпки. Когда она увидела опухоль, то невольно отпрянула и вскрикнула:
— О Господи!
— Да ничего особенного, — попытался успокоить ее Антонио. — Это пройдет за сутки.
Она покачала головой:
— Да ты теперь неделю не сможешь выходить в море.
— Думаю, уже послезавтра все будет нормально.
Лаурелла взяла кувшин и промыла рану, потом положила на нее целебные листья и перевязала руку льняными бинтами, которые тоже принесла с собой.
Когда все было закончено, он сказал:
— Спасибо тебе. Послушай, если ты хочешь сделать еще что-то хорошее, то прости меня за то, что мне такое взбрело в голову, и забудь все, что я говорил и делал. Я и сам не понимаю, как это получилось. Ты же никогда мне не давала повода, в самом деле, никогда.
— Я сама прошу у тебя прощения, — проговорила девушка. — Мне нужно было вести себя по-другому и не раздражать тебя. А эта рана…
— Это была самозащита. Не извиняйся. Ты поступила правильно, и я благодарен тебе. Теперь иди спать, а еще… вот твой платок.
Он протянул девушке платок, но она продолжала стоять и, казалось, боролась с собой. Наконец сказала:
— Из-за меня ты потерял куртку, а ведь в ней были деньги за апельсины. Мне это пришло в голову только по пути домой. У нас нет таких денег, а если б и были, то принадлежали бы моей матери. Но у меня есть серебряный крест, который оставил художник. Я случайно на него наткнулась и не хочу больше хранить его. Если ты его продашь, — мама тогда сказала, что он, должно быть, стоит несколько пиастров, — то возместишь пропажу, а, если не хватит, я сама заработаю — буду прясть по ночам.