Плакать хотелось Вагаршаку, когда он смотрел на кручу над оврагом, где он защищался с товарищами, но он сдержался. Слезы подступали к горлу, когда он смотрел на Вараг и на развалины Вана, но он проглотил слезы. Теперь, когда он взглянул на этот движущийся людской поток и заметил, что он движется, несмотря на чудовищную усталость, быстрей, чем когда уходил из Вана, быстрей потому, что идет домой, где никаких домов нет, где только обгорелые краеугольные камни напоминают о домах, слезы перестали ему повиноваться, и он сам не мешал им катиться по обожженным в пути щекам.
Он ведь был одним из них, и все они плакали сейчас его серыми от дорожной пыли слезами.
Вдруг его взгляд оживился. Обгоняя людской поток, кто-то на черной, крупной лошади скакал по самому взгорью. Лошадь, видимо, не повиновалась седоку, не желая уходить со знакомой, должно быть, дороги, но седок, настегивая ее, старался забрать выше, чтобы скорее попасть в Ван. Все хотели в Ван, но он хотел обогнать всех. Или он хочет заехать к Саркису? Вот, вот он уже миновал самую удобную для подъема сюда тропинку. Ага! Он пробирается на тропинку, которая выводит к оврагу. Он не хочет терять времени на шоссе, он отличный ездок и хочет сократить путь. Но странная у него лошадь! Она идет как слепая. Часто наклоняет голову к земле и, проскакав несколько шагов, круто останавливается и нюхает воздух. Но седок нетерпелив и настойчив, он бьет лошадь и пришпоривает, но она терпит боль и ступает осторожно. Какая сильная, большая лошадь! И кто это едет?
Вагаршак слезает с крыши и выходит на улицу — на пустое место, где была улица, — и, прыгая с камня на камень, пробирается к тропинке.
— Куда? — кричит ему Саркис с крыльца. — Я тарех жарю!
— Сейчас, — отвечает Вагаршак.
Ему непременно надо узнать, кто это едет и почему так спешит. В нем проснулось любопытство жителя тихих деревень, где каждый проезжающий мимо возбуждает желание расспросить и разузнать, что делается на свете. Он детство провел в Айоцдзоре — цветущей долине, там, за Варагом, откуда Ван казался столицей заманчивой и далекой, хотя только пять часов пути через перевал отделяли Айоцдзор от Вана.
Он подходит к скале, под которой вьется тропинка, ведущая к мостику, и поджидает, пока всадник покажется за выступом гор. Осенние колючие цветы стоят над обрывом и задумчиво смотрят вниз. Спугнутая птица вылетает из-под самых ног Вагаршака. Цветы и птицы давно уже привыкли к тому, что здесь нет людей.
Вот из-за выступа скалы показывается крупная лошадиная морда, и в то же мгновение Вагаршак кричит радостно и так громко, как будто тот, кому он кричит, за версту от него:
— Пахчан!
Пахчан вздрагивает, смотрит вверх мимо Вагаршака. Лошадь, чувствуя, что ее не понукают, решительно останавливается, закапываясь ногами в щебень тропинки.
— Здесь я, здесь! Ну, гляди сюда! — кричит Вагаршак и, схватившись руками за камень, ловко спрыгивает вниз, на тропинку.
— А я думал, тут никого нет, — говорит Пахчан, нагибаясь с лошади, чтобы обнять Вагаршака.
— Никого нет, а я тут, — продолжает кричать Вагаршак, отплевывая пыль, которую он слизнул со щеки Пахчана, целуя его. — Я тебя давно увидел. Лошадь у тебя строптивая! И как это я сразу не догадался, что это ты!
— Хорошая лошадь. Гунтер. В Игдыре купил. Двести пятьдесят рублей отдал. Клад, а не лошадь. Верная лошадь, куда хочешь повезет.
— А вот с дороги-то она не хотела в гору идти!
— Она знает дорогу. А ты почему здесь?
— Я Анаид везу. Устала. Остановился у старого Саркиса.
— Саркис жив?
— Ты его знаешь?
— Где он?
— Вон его дом. В доме Анаид лежит. Уснула.
И они, обнявшись как братья, стали подниматься к дому Саркиса.
— Я из Тифлиса, — отрывисто говорил Пахчан. — В Сувалане встретил народ. Офицеры сказали, что можно идти обратно. Половина пошла обратно. Половина осталась. Больных много. Не перенесут дороги. Я сестру ищу.
— Шамирам?!
— Да, Шамирам. Саркис знает, где она.
— Саркис знает?
— Знает.
И оба задумались.
— Мы найдем Шамирам! — сказал Вагаршак, когда они подходили к дому.
— Я найду Шамирам, — сказал Пахчан. — Больше никого у меня нет.
С теми же поклонами и приветствиями, с какими встречал Вагаршака, встретил Саркис и Пахчана, взял его лошадь под уздцы и широким жестом предложил подняться в дом.
— Неразоренный дом! В Ване! — восхищался Пахчан, радуясь, что попал в родную среду. — Тарех! — воскликнул он, останавливаясь в сенях, где около двери, в лаще, насыпана была крупная ванская соль, в которой лежали свернувшиеся кольцом большеглазые рыбки.