— Не имею понятия,- ответил инк, — я в этих широтах не летал. Сейчас запрошу центр.
Но компьютер не успел выяснить причин предупреждения. Когда до цели оставалось всего около ста километров, шлюп шел на высоте двадцати двух километров — корпус драккара вдруг пронзила странная вибрация. Начавшись с гиперчастот, она за несколько секунд перешла в ультразвуковой диапазон, потом в звуковой, в цифразвуковой, а когда амплитуда колебаний достигла предела прочности корпуса, Джума потерял сознание, не успев сообразить, в чем дело, и дать команду поворота. Спасло его то, что скорость драккара была очень высокой, и шлюп проскочил зону вибраций, не успев разрушиться.
Очнулся Джума от прикосновения холодного тампона ко лбу. На него смотрели огромные, заполненные страхом, изумлением и недоверием глаза Карой.
— Жив,счастливчик, — произнес кто-то невидимый. — Везет же парню. Еще пара секунд, и от него осталось бы только коллоидное месиво.
— Литбарски,- поморщилась Карой, снова пройдясь тампоном по лбу и щекам Джумы.
Над безопасником наклонился щекастый здоровяк.
— Встать можешь, герой?
Джума напрягся, преодолевая инерцию рыхлого и слабого тела, приподнялся на локтях, поддерживаемый рукой женщины, и обнаружил, что лежит в экспедиционном медицинском боксе, формируемом за несколько минут.
— Что случилось? — Язык, распухший, не умещавшийся во рту, повиновался не сразу, пришлось повторить вопрос.
— Вы пролетели над одним из самых необычных и самых опасных объектов Маата — над «Провалом». По одной из гипотез — это растянутый во времени нештатный старт «сверхструнного» космолета, по другой — «голый» кварковый реактор. Изучать объект можно только издали, дистанционно, зонды при приближении к нему разрушаются, он создает узкие пучки отрицательной гравитации, которые воздействуют на любые материальные тела таким образом, что в них возбуждаются резонансные колебания. Явление получило название «абсолютный флаттер».
— Литбарски, — снова проговорила Карой, и здоровяк умолк.
— Хорошо, оставляю его на ваше попечение, через полчаса пусть выпьет вот это, — врач кивнул на прозрачный сосуд с янтарной жидкостью. — Еще через час он сможет бегать.
Дверь закрылась.
Джума подумал и прилег.
— Зачем ты прилетел? — спросила Карой, устроившись в пенокресле напротив. — Работа?
Безопасник покачал головой.
— Взял отпуск. Очень уж хотелось повидаться с тобой.
Глаза женщины расширились.
— Видимо, тебе здорово досталось, раньше ты никогда бы не признался. А может быть, постарел?
— Ни то, ни другое, просто я стал мудрее… хотя едва ли счастливее. А главное, понял, что ты необходима мне, как воздух, как дыхание, как биение сердца.
— Даже так? — В голосе женщины прозвучала ирония, но каким-то седьмым чувством Джума уловил и ее сомнения, и недоверие, и затаенную радость. — Не поздно?
Джума подумал, еле заметно улыбнулся, но и от этой улыбки заболели лицевые мускулы.
— По оценке наших психологов, я все делаю вовремя, хотя и в самый последний момент. Думаю, что не поздно.
— А я думаю иначе. — Карой налила в стакан жидкости из сосуда, протянула больному. — Пей.
Джума послушно выцедил горьковатый, отдающий травами напиток. Голова сразу прояснилась, да и сил прибавилось настолько, что он смог сесть.
— Давай поговорим начистоту. Я долго ждал… тебя, твоего решения, потом разбирался в себе, потом в загадке обаяния Мальгина и… ничего не понял. Клим — такой же, как и я, не брат, но родственник, и так же грешит суперменством, однако и он до сих пор не решил, что делать в сложившейся ситуации.
— Ошибаешься, — тихо проговорила Карой, отворачиваясь.
— Что?! Ты хочешь сказать, что он решил… он был здесь?
— Нет. И не будет. Он любит свою Купаву, хотя и не хочет в этом признаваться. Он сильней тебя, но ему трудней, чем тебе, сделать выбор: руки его связаны тем, что Купава до сих пор жена Шаламова.
Джума почувствовал себя уязвленным.
— Если бы Клим был таким сильным, каким его считаешь ты, он давно разрубил бы наш гордиев узел.
— Сила — не только в умении быстро и жестко решать, она — в умении прощать, а Клим простил Купаву… и не простил себя. В этом его драма. Человечество разучилось сильно любить и сильно страдать, все больше привыкает к мелочности и мелкости чувств, и Мальгин — редкое исключение из правил.
Джума с изумлением смотрел на Карой, потеряв дар речи.
— Но если дело обстоит таким образом… если он любит другую, то почему же ты…
— Да не знаю я ничего! — ответила женщина с внезапной силой и тоской. — Не уверена, вот и все. Улетела сюда и жду, жду неизвестно чего и неизвестно кого. Может быть, я не права, и он мучается по другой причине, а может, любит обеих, но ведь мучается! Я же вижу, хотя и не интрасенс.
— Зато он интрасенс… и не только интрасенс, но еще и зародыш «черного человека».
— Господи, ну и что?
— Не боишься?
Карой вскинула на безопасника повлажневшие глаза, долго смотрела на него, покачала головой.
— Не боюсь.
— Раздвоение психики может привести к распаду сознания, речи, памяти, к расторможенности животных влечений… Прецедент уже есть — Дан Шаламов. А если это произойдет с Мальгиным?
— Не произойдет, — тихо, но с такой убежденностью возразила Карой, что Джума почувствовал настоящую боль в груди, сердце замерло, сбилось с ритма.
— Я понял, — глухо сказал Хан. — И как долго ты собираешься ждать его?
— Не знаю,- жалобно прошептала Карой, шмыгая носом, превращаясь в маленькую слабую девочку, какой ее никогда прежде не видел Джума Хан.
8
Вокруг разливался странный, мерцающий, ощутимо жидкий свет, прозрачный и легкий и в то же время текучий, вызывающий ощущение шершавого прикосновения к коже. Он лился отовсюду, но не мешал ориентироваться в пространстве, и Мальгин видел сразу все предметы обстановки, знакомые и странно незнакомые одновременно, причем видел не только то, что было впереди, но и по бокам, и сзади, будто у него было по крайней мере десять глаз. А еще у него не было ни ног, ни рук… и тем не менее он знал, что они появятся, стоит только пожелать.
Он находился внутри большого бесформенного помещения, напоминающего пещеру. Стены помещения сплошь заросли колониями оранжевых грибов, с потолка свисали необычного вида «сталактиты», такие же наросты всевозможных форм были разбросаны группами по всему помещению. Некоторые из них дышали, меняя свечение, внутри других мигали алые и фиолетово-малиновые звезды. Мальгин знал, что это такое, но выразить словами едва ли смог бы.
Что-то было не так во всем этом, какое-то беспокойство грызло душу, давнее сожаление, расплывчатые воспоминания и желание проснуться. И еще где-то глубоко в желудке — или в груди? — в общем, где-то в недрах кристаллического тела лежало сверхтяжелое ядро, которое изредка пошевеливалось и вздрагивало, словно пытаясь избавиться от оков, и тогда Мальгин начинал терять сознание, «плыть», будто после нокдауна или хорошей дозы наркотика.
Не поворачивая головы, он поглядел вниз и увидел черные складки, переходящие в золотую пластинчатую броню. Еще ниже располагалась куча хвороста, сплетенного в замысловатую корзину с торчащими во все стороны прутьями, вернее, не корзину, а в гнездо наподобие журавлиного, разве что узор «гнезда» был более геометричен, отвечая каким-то сложным математическим законам.
— Трансдаль, — родилось в огромной голове Мальгина слово.
Вообще-то мыслил он сразу в нескольких плоскостях, словно у него было по крайней мере пять голов, но все они умещались одна в одной, не мешая друг другу и тому «главному», кто считал себя Общим-Единым-Мальгиным. Одна из голов изредка вспухала, перегревалась, превращалась в жгучий шар огня, и тогда Мальгин испытывал волну геометрической боли, искажающей форму тела, а главное — цель сознания. «Я» хирурга начинало расщепляться на десятки независимых психик, ущербных и злобных, враждующих друг с другом, влияющих на «ядро» в желудке, которое грозило всплыть через горло и превратиться во вселенную сумасшедшего огня. Геометрия горя и боли была непереносима, но избавиться от нее без помощи Харитона Мальгин не мог. Он вслушивался в себя в полузабытьи и ждал, терпеливый, как и любой «черный человек», ждал, когда придет проникатель и заберет его в Путь.