Сколько ей было лет, той больной девочке? Наверно, двенадцать-тринадцать. А вообще-то годы ничего не решают. У меня была когда-то сестрёнка - она ещё вон такой крошкой учила греческий!
Но Элина не так уж легко выпуталась из той истории. Наказания ей никакого не дали, в полиции она отделалась лёгким испугом, а могло ведь быть и хуже. Но тут за неё взялась учительница. А взяться за какого-нибудь ребёнка - значит выделить его среди прочих, неусыпно следить за ним, наблюдать за ним исподтишка. Бывало, она подзовёт к себе Элину на переменке:
- Элина, детка, погоди немного, мне надо с тобой поговорить!
И вот Элину наставляют ласково и твёрдо, снова и снова припоминая ей тот случай, требуя, чтобы она молила Бога о прощении.
И тут что-то надломилось в ней.
Элина стала вялой и равнодушной, в школу приходила неумытая, забыв дома учебники. Окружённая недоверием, преследуемая испытующими взглядами, она вся съёживалась при встречах с учительницей, боялась смотреть людям в глаза. Она усвоила привычку оглядываться украдкой, что придавало её лицу вороватое выражение. И вот, наконец, для неё настал день конфирмации, и тут пастор заготовил для неё проповедь о том, что значит согрешить против одной из божьих заповедей, и все соседи принялись судачить о ней, что, дескать, из неё получится. И она бежала от своих соседей, из крохотной своей лачуги. Над городом сияло солнце, люди слонялись по улицам с цветками в петлицах, и сама она тоже спешила за город в пролётке...
Сегодня ночью я снова встретил её. Она живёт вон там, внизу; стоя в воротах, она шепотом окликнула меня. Ей не удалось избежать встречи со мной, я услышал её голос и узнал красный рубец на лице. Но до чего же она располнела!
- Поди сюда, я здесь, - сказала она.
- Да, и я тоже здесь, - отвечал я. - Как ты выросла, Элина!
Выросла? Что это ещё за разговор? Некогда ей со мной лясы точить. Если мне неохота идти к ней, то незачем и околачиваться тут, только других отпугивать.
Я назвал себя, заговорил про наш задний двор, про маленькую Ганну, про всё, что вдруг пришло мне на ум.
- Пойдём к тебе и там поговорим! - сказал я ей. Когда мы вошли, она спросила:
- Вино поставишь?
Вот она какая теперь стала.
- Подумай только, если бы с нами была Ганна! Мы снова сели бы втроём и стали бы болтать обо всём на свете.
Элина оглушительно захохотала:
- Что за вздор вы несете? Вы что, в детство впали?
- Неужели ты забыла Ганну? - спросил я. Она раздражительно сплюнула.
С чего это я затвердил про Ганну? Не воображаю ли я, что она всё ещё ребёнок? Ганны давным-давно уже нет, и ни к чему весь этот вздор! Так как, принести вино?
- Что ж, изволь.
Она поднялась и вышла из комнаты.
Из соседних комнат доносились голоса, хлопанье пробок, брань и крики. Где-то распахивались и захлопывались двери, кто-то выбегал в коридор и окликал служанку, отдавая ей то или иное приказание.
Возвратилась Элина. Закурив сигарету, она попыталась было сесть ко мне на колени.
- Отчего мне нельзя посидеть у тебя на коленях? - спросила она.
- Не для того я сюда пришёл, - отвечал я.
- Тогда плати за вино и ступай.
Я сказал:
- Присядь хоть ненадолго, и мы немножко поговорим. Конечно, я оплачу тебе потерянное время! - И я дал ей деньги, я не считал их, но денег было довольно много.
Тут она сразу смягчилась и послушно присела на стул. Но никакого разговора у нас не вышло. Всякий раз, когда я о чём-нибудь её спрашивал, она принималась что-то напевать или закуривала очередную сигарету прежде, чем мне ответить. О прошлом она ничего и слышать не хотела. Старый, грязный задний двор, что уж там вспоминать! А нельзя ли ей угостить вином служанку, ту, что сидит в коридоре?
- Конечно, можно.
- Знаете, - сказала она, - ведь та служанка - моя мать. Она тут прибирает за нами, девушками. Это я помогла ей сюда устроиться. Она здесь очень прилично зарабатывает.
Она вынесла в коридор стакан вина и тут же вернулась назад.
- За ваше здоровье, старый друг! - сказала она. И мы выпили.
Тут она снова захотела сесть ко мне на колени.
- Не надоело тебе здесь? - спросил я.
- Надоело? Нет, ни капли. А почему мне нельзя сесть к вам на колени?
- И давно ты здесь?
- Не помню точно. Не всё ли равно? Выпьем ещё?
Мы выпили. Она снова хрипло пропела обрывок какой-то песенки, сущую чепуху, наверно, из какого-нибудь эстрадного представления.
- Где ты слыхала эту песню?
- В «Тиволи».
- И часто ты туда ходишь?
- Да, когда есть деньги. А вот сейчас я на мели. Хозяйка сегодня требовала у меня денег. Она такую большую плату с нас берёт, так много, что нам самим ничего не остаётся. Может, дашь мне ещё денег?
По счастью, у меня ещё оставалось немного денег, и я отдал их ей.
Она взяла их, не сказав мне даже «спасибо», внешне совсем бесстрастно, может, только в душе немного порадовалась. Тут же она потребовала, чтобы я заказал ещё одну бутылку вина. Наверно, решила, что меня стоит потрясти покрепче.
Принесли вино.
Но тут ей вдруг захотелось показать меня остальным. Она сказала, что пригласит двух-трёх девушек и угостит их вином. Девушки пришли. Они были в коротких накрахмаленных юбках, шуршавших при каждом их движении, с голыми руками и коротко подстриженными волосами.
Элина представила меня, как оказалось, она отлично помнила моё имя. И тут же стала хвастать, что я дал ей кучу денег, что я её добрый старый друг и что, сколько бы денег она у меня ни потребовала, я нипочём ей не откажу. И так оно было всегда. Потому что я очень богат.
Девушки выпили и тоже развеселились, они наперебой сыпали двусмысленностями и горланили обрывки песен. Элина ревновала, когда я заговаривал с другими, сердито и угрюмо огрызалась. Но я нарочно обращался к другим, желая, чтобы сама Элина тоже разговорилась и позволила мне заглянуть в её душу. Однако мои старания не имели успеха: упрямо откинув назад голову, она занялась какими-то хлопотами. Под конец она схватила своё пальто и собралась выйти на улицу,
- Куда ты? - спросил я.
Она не ответила, продолжая с надменным видом что-то напевать, и надела шляпу. Неожиданно, распахнув дверь в коридор, она крикнула:
- Гина! - Так звали её мать.
Та подошла, тяжко ступая, шаркая разношенными туфлями, постучала в дверь, затем, распахнув её, встала на пороге.
- Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты каждый день вытирала на комоде пыль! - властно сказала Элина. - Вот какую грязищу развела! Меня такая уборка не устраивает, ясно тебе? И вон те фотографии тоже надо вытирать каждый день суконной тряпкой!
Мать ответила:
- Ладно! - и собралась было уйти. Всё лицо её было в морщинах, щеки запали. Она покорно слушала дочь, не сводя с неё глаз, боясь что-либо упустить из её слов.
- Запомни это раз и навсегда. Ясно? - сказала Элина.
Мать ответила:
- Да, чёрт побери, - и вышла. Она тихо прикрыла за собой дверь, только бы не слышать крика. Но сама она была на вид весьма свирепая женщина,
Элина между тем уже оделась. Обернувшись ко мне, она сказала:
- А теперь заплатите за вино и уходите!
- Спасибо за угощение! - сказали девушки и осушили стаканы.