Он говорил, говорил, говорил. Молодая мать подняла плачущего ребенка, и он уткнулся личиком в ее распущенные волосы. Она была оскорблена, хмурое лицо сердито горело. Но руки, с нежностью сжимающие тельце ребенка, были прекрасны. Сантименты, которые развели вокруг них, приводили ее в бешенство.
Мисс Берта поднялась и вышла в кухню, потом вернулась, держа в руках фарфоровую миску с водой, и поставила ее на стол среди чашек.
— Ну вот, можно приступать, — сказал отец, и священник начал службу. Берта была крестная мать ребенка, старик отец и священник — крестные отцы. Старик сидел потупив голову. Всех охватило волнение. Мисс Берта взяла ребенка и передала его священнику. Этот высокий некрасивый мужчина светился неземной любовью. Он никогда не соприкасался с жизнью, и женщины представлялись ему не существами из плоти и крови, а какими-то библейскими образами. Он спросил, какое имя выбрали ребенку, и старик с гордостью вскинул голову.
— Джозеф Уильям, в мою честь, — проговорил он срывающимся голосом.
— Нарекаю тебе имя Джозеф Уильям… — торжественно произнес странно глубокий, звучный голос священника. Ребенок притих. — Вознесем же молитву! — Теперь все почувствовали облегчение. Они опустились на колени возле своих стульев, все, кроме молодой матери, которая спрятала лицо, склонившись над ребенком. Нерешительно, как бы преодолевая усилие, священник начал читать молитву.
И в эту минуту на дорожке затопали тяжелые шаги, возле окна они умолкли. Подняв глаза, молодая мать увидела своего брата — весь черный под слоем угольной пыли, он глядел на них через стекло с усмешкой. Его красный рот был глумливо искривлен; над почерневшим лбом горели белокурые волосы. Он поймал взгляд сестры и ухмыльнулся. Потом черное лицо исчезло. Брат вошел в кухню. Девушка с ребенком сидела не шевелясь, но в сердце ее кипела злоба. Она ненавидела молящегося священника, ненавидела глупый обряд, из-за которого все так расчувствовались, люто ненавидела своего брата. И в этой злобе, скованная бессилием, она сидела и слушала священника.
Вдруг начал молиться отец. Услышав знакомый громкий голос, тянущий бессвязные слова, она замкнулась в себе, словно бы даже оглохла. Соседи говорили, что их отец впал в детство. Она тоже считала отца слабоумным и избегала его.
— Господи, услышь нашу мольбу, не оставь этого младенца, — взывал старик. — Ибо нет у него отца. Но что земной отец в сравнении с тобою, господи? Твой это сын, твое дитя. Разве есть у человека иной отец, кроме тебя, господи? Когда человек называет себя отцом, то истинно говорю: он заблуждается. Ибо отец — это ты, господи. Избавь же нас от гордыни, чтобы не считали своих детей своими. Нет у этого ребенка отца на земле, ты его отец, господи. Пусть он растет под твоим покровительством, господи. Я всегда стоял между тобой и моими детьми, я покорил их моей воле; да, я стоял между моими детьми и тобой, и я отвратил их от тебя, потому что они были мои. И они выросли убогими, в том моя вина. Господи, кто их отец, как не ты? А я встал между вами, и из-за меня они точно растения под камнем. А если бы не я, господи, они могли бы быть как деревья под солнцем. Да, господи, я признаюсь: я причинил им зло. Лучше бы им совсем не знать отца. Ни один человек не может быть отцом, только ты, господи. Без тебя они не могут вырасти, а я им только мешал. Вознеси же их, господи, исправь зло, которое я им причинил. И пусть этот младенец растет свободно, как ива, посаженная на берегу ручья, пусть он не ведает иного отца, кроме тебя, господи. Как бы я желал, чтобы и мои дети были как он, чтобы и у них не было иного отца, кроме тебя. Ибо я был как мельничный жернов у них на шее, и вот они выросли бессильными и в злобе своей проклинают меня. Но пощади меня, господи, возвысь их души…
Коленопреклоненный священник в замешательстве слушал исповедь отца, но не понимал его, ибо ему были неведомы отцовские чувства. Одна только Хильда кое-что поняла. Сердце ее судорожно забилось, в груди разлилась боль. Младшие сестры стояли на коленях отчужденные, ожесточившиеся, глухие. Берта думала о ребенке, молодая мать — об отце своего ребенка, которого она ненавидела. В чулане раздался грохот. Младший сын шумел нарочно, наливая себе воды помыться, и в бешенстве бормотал:
— Старый косноязычный дурак, совсем из ума выжил!
И все время, что отец молился, в душе сына клокотала ярость. На столе лежал бумажный пакет. Он взял его в руки и прочел: «Джон Берримен. Хлеб, булки, печенье». Лицо его искривилось в усмешке. Отец ребенка был подручным пекаря у Берримена. В столовой отец все молился. Лори Роуботем собрал края пакета, надул его и хлопнул по пакету кулаком. Раздался оглушительный треск. Лори стало смешно и стыдно, и было страшно гнева отца.
Отец оборвал молитву, все поднялись с колен. Молодая мать вошла в чулан.
— Что ты делаешь, дурак?
Молоденький шахтер взял ребенка за подбородок и запел:
Мать рванула сына прочь от него.
— Заткнись! — крикнула она, заливаясь краской.
Он оскалил в ухмылке белые зубы за красными, с въевшейся угольной пылью губами.
— Сейчас получишь по зубам, — прошипела мать ребенка. Брат снова запел, она размахнулась и ударила его.
— Что вы тут не поделили? — спросил отец, входя в чулан на своих нетвердых ногах.
Брат снова запел. Сестра стояла с перекошенным от бешенства лицом.
— Господи, неужели тебя трогают такие пустяки? — резко спросила старшая мисс Роуботем Эмму. — Нет, видно нрав у тебя не исправился.
Вошла мисс Берта и взяла у сестры ее пухленького, хорошенького сына.
Отец сел в кресло, громоздкий, равнодушный, в глазах пустота, — старая развалина. Он не вмешивался в дела детей, он был немощный и дряхлый. Но жила в нем вопреки всему какая-то сила, точно проклятье. Самый распад его держал детей в его власти, притягивая точно магнит. Эти останки все еще царили в доме, даже разлагаясь, они довлели над их жизнью. Да дети по сути еще и не жили; их всегда сдерживала, сковывала, подминала его жизнь, его воля. Они не успели стать людьми.
На следующий день после крестин он добрел, волоча ноги, до крыльца и громко сказал, все еще радуясь жизни:
— Красота-то какая, маргаритки цветут, смеются, утро славят.
И дочери сжались в угрюмой злобе.
Дэвид Герберт Лоуренс (1885–1930) — известный английский писатель и талантливый живописец, автор десяти романов, более пятидесяти повестей и рассказов, многих стихотворных циклов, пьес, эссе. Основной магической силой, определяющей меру красоты и подлинной ценности личности, в творчестве писателя является любовь к жизни, всепоглощающая страсть, сжигающая его героев. Любовь, как единственный смысл, как созидающее и разрушающее начало, как чудесное язычество, преобразующее человека и вселенную. И, видимо, совершенно уникальный эффект ошеломляющей достоверности мыслей, ощущений и чувств его героев достигается именно в силу синтеза тончайшей чувственности восприятия и необыкновенно точного до мельчайших деталей видения мира.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.