ГЛАВА XIII
Том и Джек едут верхом
Моника в эти дни как-то особенно притягивала к себе Джека. Траур еще более подчеркивал стройность ее фигуры. Ему хотелось страстно любить ее, утешать, оберегать. В ее лице он постоянно искал ответа на свою страсть и нежность. Хотелось прикасаться к ней, целовать, ощущать искры ее тела сквозь дымку черного платья. Хотелось объясниться ей в любви, как это сделал Алек Райс, попросить выйти сейчас же, безотлагательно, за него замуж. Но ее личико оставалось немо и замкнуто, подобно нераскрывшемуся бутону. Она разговаривала с ним неопределенным, отсутствующим голосом, почти не глядя на него. А когда случайно взгляды их встречались, ее глаза выражали лишь досаду, тоску и желание быть оставленной в покое.
Он был окончательно сбит с толку, не будучи в силах понять ее настроения. Ей не в чем было упрекнуть его, а между тем она как будто сердилась на него за смерть Па. Разве Джек желал этого? Конечно, нет. Он сам был огорчен не менее остальных членов семьи. Для него это было таким же ударом, как для нее. Джек, совершенно расстроенный, принялся за приготовления в дальнюю дорогу. У него не было выбора. Он, по приказанию мистера Джорджа и с согласия миссис Эллис, должен был ехать из Вандоу в Джеральдтон и прожить минимум год на овцеводческой ферме. Такова была судьба. Он подчинялся ей.
С наступлением последних дней, вулкан, дремавший на дне его души, стал извергать фонтаны бешеной злобы, которая, однако, быстро затвердевала, превращаясь в черное, каменное равнодушие. Это не было злобой на что-нибудь определенное, а скорее проявлением его внутреннего свойства, его сущности.
Он не был ни жесток, ни черств, скорее наоборот.
Но злоба кипела в нем! Глубокая, бездонная пропасть, с медленно горящим, невидимым огнем. Где-то в подсознании он знал об этом и, зная, причислял себя к какой-то другой, чем большинство человечества, расе. Никогда человечество не было ему близким. Он принадлежал к другой расе, к расе Каина. От этого-то его и влекло так к конюхам и боксерам. В них тоже кипела глубокая, мощная злоба. А здесь, в Австралии, она чувствовалась в черных, чуждо сверкавших глазах туземцев. Она-то и создала ту неуловимую связь, которая несомненно существовала между ним и ими. Они как-то по-особенному относились к нему, как-то сразу понимали его. Они все приуныли, узнав о его отъезде, а старый Тим, сердечно привязавшийся к Джеку, казалось, от огорчения готов был и сам слечь в могилу.
С тех пор как Джек вернулся домой — непонятная бездна разверзлась между ним и Моникой. Она молча бродила по ту сторону пропасти.
— Итак, Моника, до свидания до поры до времени! — сказал он ей, сидя уже на лошади и направляясь следом за выезжавшим из ворот Томом.
— До свидания! Приезжайте обратно! — ответила Моника с легкой грустью в глазах, но все так же отсутствующая.
Джек пришпорил лошадь и тронулся. — Я вернусь! — крикнул он ей через плечо. Но больше не обернулся. Он рад был уехать. Ленни открыл ворота и дожидался.
— Отчего мне нельзя с вами? — воскликнул он. Джек рассмеялся и догнал Тома. Да, он рад был уехать. Рад был покинуть Вандоу. Рад был, что прощание кончилось, что он не чувствовал больше огорчения. Ехать, так ехать! Какой-то рок преследовал его, и он рад был оставить, наконец, этот рок позади себя.
Утро было еще зеленовато-оранжевого оттенка. Зима наконец наступила. Начинались сильные дожди. Мальчикам предстояло промокать насквозь, застревать в болотах, но все это, по мнению Тома, было лучше, чем засуха и жара. По крайней мере, в это утро погода была превосходная.
Темный лес, тянувшийся до самого горизонта слева, резким рисунком виднелся на желто-зеленом небе. Со всем этим приходилось теперь прощаться! Засеянные поля, мимо которых они ехали, сверкали нежной, молодой зеленью. Прощайте! Прощайте! Кто-то другой будет собирать с вас жатву. Кустарник пестрел причудливыми, незнакомыми австралийскими цветами и летающими взад и вперед птицами. Воздух был насыщен запахом дождя, эвкалипта и коричневато-зеленых кустов. Они ехали молча. Том — впереди с вьючной лошадью, каждый как бы сам по себе. Из Йорка они направились к западу, лесной тропинкой, ведущей к «Педдиному броду», и все больше и больше приближались к низкой, темной цепи холмов. Ежедневно, в течение целого года, Джек наблюдал, как за эти самые холмы садилось солнце. На хребте, подобно таинственным знаменам, росли деревья. Они всегда представлялись Джеку небесным заграждением. В полдень всадники добрались до хребта, и небесное заграждение оказалось рядом могучих деревьев, великолепной волной спускавшихся к подножию холма. Здесь лес кончался. Дальше местность переходила в покрытые кустарником склоны. Полуденное солнце невыносимо пекло, и Джек был рад, когда Том, наконец, присел отдохнуть под тенью последних деревьев.
Перевалив через хребет, они почувствовали, что окончательно отрезаны от Вандоу, что свободно и беззаботно странствуют по белу свету. Они поехали по направлению к «Педдиному броду», поселку, неизвестному Джеку, но зато хорошо знакомому Тому, как место, где мужчины собирались покутить.
Том пришпорил лошадь, и они помчались веселым галопом, все дальше оставляя за собой и Вандоу, и женщин, и повседневные заботы.
Они пересекли брод и въехали в поселок, состоящий из ряда деревянных хижин с гонтовыми кровлями и окнами, защищенными холстом вместо стекол, или же деревянными ставнями. Очаги были сложены перед хижинами и были прикрыты навесами из веток и прутьев.
Это было уютное, славное местечко, притаившееся в золотистом от цветущих у реки мимоз уголке земли.
Перед ними возвышалась небольшая, новая, выкрашенная в белый цвет хижина.
— Вот и Педди, — объявил Том. — Он насадил виноградники и делает вино из мелкого, черного винограда, но я предпочитаю его мускат. Впрочем, я ведь не любитель вина. Лучше что-нибудь покрепче, что согревает.
Джек не верил своим ушам. Он и не подозревал, что Том пьет.
— Здесь никого нет, — сказал он, когда они немного проехали по рядам хижин.
— Спят, — решил Том.
Но это оказалось неверно, ибо проехав еще несколько шагов, они увидели какое-то общественное здание — не то миссионерский дом, не то церковь, буквально облепленное, как мухами, людьми.
Но Том все-таки направился к Педдиной харчевне. Харчевня тоже была пуста.
Том позвал: — Ку-ви, — но ответа не последовало.
— Это что еще за бумажка на двери! — Джек слез с лошади и одеревенелыми от долгой и утомительной езды ногами подошел к заведению. «На свадьбу пошел. Скоро буду. П. О. Т.»
— Что это значит? — спросил он.
— То, чего бы мне теперь хотелось, — был таинственный ответ Тома.
В то время как они намеревались привязать в конюшне своих лошадей, из двора с треском выехал мальчишка в черном, как ворон, тарантасике, с запряженной в него тощей, белоногой лошаденкой.
— Эй вы, красавцы, отправляйтесь-ка лучше в церковь, а то вам достанется от патера Пренди.
— А что там такое? — буркнул Том.
— За невестой еду!
Том ухмыльнулся, экипаж промчался мимо. Наши герои отвели в конюшню лошадей и добросовестно позаботились о них. Затем направились в церковь, наслаждаясь прогулкой пешком.
Толпа волновалась. Было половина четвертого. Старый миссионер патер Пренди, похожий на старую, пыльную мебель с чердака, поглядывал на Улицу. Тарантасик с невестой не появлялся.
Деревянное здание, школа-церковь, в данное время служила храмом. Стол, покрытый белой скатертью со стоявшим на нем распятием, был алтарем. Цветы резинового дерева украшали и закрывали стены, аспидную доску и окна. На глиняном полу стояли рядами скамейки, на которых, тесня друг друга, восседали поселенцы в самых разнообразных костюмах. Близ двери сидела, точно вышедшая из паноптикума, старческая фигура в зеленоватом костюме, белом жилете и окованных медью сапогах. С другой стороны покачивался, опершись на палку, мужчина во фраке, с темными бакенбардами и серым цилиндром в руках. Он был обут в белые носки и матерчатые туфли. Впоследствии мужчина этот объяснил Джеку, что страдает мозолями и не выносит сапог.