Тем более что она улыбалась мне навстречу какой-то очень не смелой и застенчивой улыбкой.
— Здравствуй, Женя, — сказала она, когда я подошел вплотную. И протянула мне руку.
— Привет, — сказал я, пожав эту руку.
— Ты меня, наверно, не узнал? — сказала она.
— Нет, почему… — сказал я. — Даже наоборот.
Чтоб мне провалиться на этом самом месте, у ворот, если я когда-нибудь ее видел.
— А вот я тебя узнала сразу, хотя ты и очень изменился. А я очень изменилась?
— Ничуть, — заверил я. — Нисколечко.
Она посмотрела на меня внимательно. И губы ее слегка дрогнули.
Неужто заревет? Еще не хватало…
Но она опять улыбнулась:
— Я так и думала, что ты меня не узнаешь. Я — Саша Тиунова. Из Липецка. Помнишь?
Мы шли по бесконечному мосту вниз.
Под нами была Москва-река. Слева, на мысу, круглился кратер стадиона — из него доносился глухой рык: там, наверное, футбольный матч, там, наверное, сейчас сидело пол-Москвы, потому что был воскресный день. А справа, у Нескучного сада, близ монастырской стены жарилась на солнце и плескалась в воде другая половина Москвы. А прямо, где кончается мост, трепыхались флажки Лужниковской ярмарки — там тоже кишмя кишел народ, и это была третья половина Москвы: приезжий, проезжий люд…
Вот и рядом со мною, слегка откинувшись — потому что дорога под уклон, — идет приезжая гостья, Саша Тиунова.
До этого мы долго стояли с ней на бровке Ленинских гор, у парапета, вели беседу.
Я все уже знал. Что Саша приехала на экскурсию. Что в Липецке она работает на силикатном заводе, в лаборатории, лаборанткой. Что сей год она окончила вечернюю школу. (И как я уже сам догадался, блистала на выпускном балу в этом белом платье). Что Зинка Гвоздева поступила в медучилище.
Что Вера Ивановна умерла.
Ну и я, в свою очередь, рассказал Саше Тиуновой про себя — все как было, как есть. В общих, конечно, чертах.
Был уже четвертый час дня, я был зверски голоден (ведь и не завтракал), да и спутница моя, поди, тоже успела проголодаться, покуда мы гуляли.
У меня еще кой-что шуршало в заднем кармане, а мы как раз достигли Комсомольского проспекта, и я пригласил Сашу в молодежное кафе. Я знал, что там подают сильно наперченный люля-кебаб и не много дерут за эту пищу.
Саша согласилась. В кафе было еще нелюдно. Мы выбрали столик у окна.
На эстраде, к моему удивлению, несмотря на столь ранний час, уже сидели парни в красных рубахах — пятеро: кларнет, саксофон, бас-гитара, пианино и ударник. Они играли «Мэн ай лав» Джорджа Гершвина, но, пройдя десяток тактов, смолкли безо всякой причины и начали снова. Я понял, что это еще не концерт, а подготовка, что парни просто репетируют свою программу на глазах у жующей публики — может, у них не было для репетиций другого подходящего места. Совсем молодые парни. В красных рубахах.
Я, признаться, не люблю таких вот мелких самодеятельных джазов. Я люблю настоящий джаз. Большие, сыгранные, богатые медью оркестры: из наших — Олега Лундстрема, а из чужих мне понравился недавно приезжавший в Москву джаз Бенни Гудмэна; он, пожалуй, был даже чересчур велик по составу, и, как выяснилось из газет, оттого, что половину мест там занимали агенты ЦРУ… Во гады!
Нам принесли по бокалу пунша с торчащими соломинками. Очень вкусный и недорогой напиток. Там одного льда по полбанки. Пьешь себе, а лед тем временем тает, и вроде питья не убавляется.
Парни смолкли. И начали снова — с того же самого такта.
Ну-ну, валяйте. Шлифуйте. Оттачивайте.
— Женя, — сказала Саша Тиунова, внимательно глядя на меня, — а почему ты не ответил на мое письмо? Я писала тебе. Ты получил?
— Получил. Оно у меня даже есть, это письмо, до сих пор сохранилось. Я где-то спрятал.
— А почему ты мне не ответил?
— Не ответил? Я хотел ответить. Я все время собирался… Но так и не собрался.
— Почему?
— Не помню. Тогда, кажется, что-то такое случилось, и я не смог ответить.
— А что случилось?
Я сморщился, припоминая.
— Не помню… Я только помню: что-то случилось. А вот что — не помню. Ведь это давно уже было.
— Ты совсем ничего не помнишь, — сказала Саша. — У тебя очень плохая память.
— Нет, у меня хорошая память, — сказал я. — У меня, например, музыкальная память очень хорошая. Но я все эти дни занимался, занимался… Может быть, я немного перезанимался.
— У тебя завтра экзамен?
— Да. Завтра.
Кафе постепенно заполнялось. Пришли еще несколько молодых ребят, вроде меня, со своими девушками. Им тоже поднесли пунш. Ввалился какой-то небритый мужик, выпил рюмку у стойки и вывалился обратно. А так, в большинстве своем, заходили одни парни без девушек, должно быть с футбольного матча (тут ведь рядом), рассаживались вокруг столов и заказывали жигулевское пиво. А поскольку они были без собственных девушек, то нахально разглядывали чужих, которые сидели в этом молодежном кафе.