— Хочешь, отучусь?
— Нет, не надо. Сначала добейся квартиры. Злись сильней!
— Р-р-р, — притворно зарычал Леша в самое лицо ей и вдруг осекся, почти задохнувшсь от радости, что лицо ее с двумя родинками на щеке, из-за которых он говорил: «Ты у меня не потеряешься», что глаза ее, что губы ее были так близко.
— Фу, Леша, — сказала она, — нельзя так целоваться. Лампочки, висевшие на тонких проводах поперек мокрой улицы, опрокидывали навзничь городские акации. Мелкая их листва липла к сапогам, трепетала в лужах.
— Куда мы идем? — спросил Леша.
— Хочу посидеть с тобой у моря, как другие. Они сидят вечерами, когда ты плаваешь.
— Дождь. Не боишься?
— Я пошутила, — сказала Дуся. — Смотри.
Он не разобрал, что она держала в руке.
— Что это?
— Ключ.
— Откуда?
— Сестра уехала. В командировку. У нас есть своя комната! Идем.
— Через бульвар? — быстро спросил он. — Напрямик?
Они подошли к бульвару, разбитому на послевоенных пустырях. Сами горожане сажали здесь деревья и цветы и любили гулять среди не очень щедрой, но все же ласковой и веселой их пестроты. Ветры, несдержанные, хлесткие и холодные, быстро задували цветочные клумбы, как костры, и они, бывало, лишь грустно тлели, не разгоревшись.
В траве самого большого газона плохо пряталась сквозная тропа.
— Напрямик нельзя, — сказала Дуся.
— Не мы первые.
— Сейчас милиционер засвистит.
— Он спрятался от дождя. И потом, почему здесь люди протоптали тропку? Здесь удобнее. Значит, и надо узаконить ее и посыпать песком.
— Всюду свой порядок, — смеясь возразила Дуся. — Ах, Лешка, Лешка! Ты анархист!
— Потише! — шутливо предупредил ее Леша. — У меня ружье!
Раньше никогда Леша не держал ружья в руках, но на первой же охоте убил зайца. Он шел степью, по ломкой стерне, заросшей полынью, вспугивая по бокам неправдоподобных, как попугаи, сизоворонок. Странно было видеть этих ярких, бьющих в глаза сверкающей голубизной птиц в серой степи. И радостно. Может быть, он любил все нарядное?
Мягкая дорога со следами тракторных гусениц неожиданно нырнула под ноги из полыни. Солнце садилось за спиной, а вдалеке, над морем, вытягивалось тонкое, темное облако.
Вдруг Лешу обогнала машина и, взвизгнув тормозами, остановилась в трех шагах перед ним. Его окатило волной тяжелой пыли. Когда пыль снесло в сторону, он приоткрыл глаза и увидел, что из брезентового кузова «газика» высунулась круглая голова Ласточкина.
— Садись, знакомый! — крикнул тот.
— Спасибо!
Они поехали, то и дело прыгая на кочках, ранее незаметных для ног.
Ласточкин укоряюще чмокнул губами:
— Видишь, ты и на охоту сбегал, а мне все некогда…
— Пока шторм, — сказал Леша, — мотористы на «Ветерке» занялись профилактикой. Почему бы и не поохотиться? — и пригласил Ласточкина к себе на «Ветерок» на зайца.
— Зайца надо часа три с уксусом отмачивать, — буркнул Ласточкин. — Видать, охотник ты никакой.
— Никакой, — сознался Леша.
Шофер поинтересовался, будут ли заезжать в голубинский рыбный цех. Ласточкин никогда не пропускал ни одного рыбного цеха по дороге, куда бы ни ехал, и здесь тоже решил задержаться.
— А я до Тони сбегаю, — сказал шофер, когда подъехали к воротам рыбного цеха, и выпрыгнул первым.
— Девушка тут одна работает, — пояснил Ласточкин, долго, с кряхтением выбираясь из тесной машины, — небывалой красоты. Погляди пока, если охота.
— Нет, — сказал Леша.
Вскоре Ласточкин вернулся на свое место и сразу стал беспокойно сигналить. Прибежал шофер, и двинулись дальше. По-осеннему быстро смеркалось, море заиграло огнями, как фокусник факелами.
— У какого причала твой «Ветерок» стоит? — как бы между прочим спросил Ласточкин.
— Возле пятого, — ответил быстро Леша.
Там обычно стояли корабли базы государственного лова, и Ласточкин распорядился, чтобы шофер ехал туда.
— Покалякаю с людьми.
— Зайца вашей хозяйке, наверно, оставлю, — предложил Леша. — Где там с ним на корабле возиться!
Шторм явно стихал, море ворчало глуше, и стрелка кренометра в каюте «Ветерка» едва покачивалась. Ласточкин с вороватой завистью оглядывал стену, узкую койку, маленькую фотокарточку Дуси, приколотую кнопкой к стене. Вспомнил свое, затосковал…
Леша спросил, чего хотелось бы гостю на ужин.
— Свежую селедку, жаренную в масле, да хамсу с луком, а? — сказал Ласточкин робко.
— Это просто.
— Просто, а дома у меня не могут.
Леша вышел, а Ласточкин все примеривался к каюте. Сказал вслух Дусиной карточке: «Ишь ты, где плаваешь!»
Что, собственно, нашел бригадир в этой радисточке? Глаза большущие, а сама мелковата.
«Ну, ведь красивых на всех не наберешься, — подумал он тут же. — Красивых мало, а нас, желающих, э-ге-ге! Моя Аня тоже не бог весть какая писаная. К тому же разучилась тушить хамсу с луком. Или не хочет. Дома готовит какая-то Лизка».
Чем это он так огорчился? Не тем же в конце концов, что его не кормят дома тушеной хамсой? Мог бы попросить — накормили. Авось и Лизка из рыбачек. Тут, у моря, все на рыбе выросли. Пирога с вареньем не испекут, а уж рыбу!.. Он вдруг обнаружил, что не знает, кто эта Лизка, откуда. Все же живет в его семье, человек со своей судьбой. И что Дуся — жена бригадира с «Ветерка», он не знал.
А сейнер жил своей жизнью. За тонкой стенкой кто-то кашлял. Кто-то неведомый, неизвестный… Над головою тюкал топорик, — может быть, кололи щепу для камбуза — для него, Ласточкина, старались. Кто он здесь — начальник или пассажир?
Он прислушивался, не зная, какого ждать ответа. В глубине сердца потихоньку скреблось странное смятение. Чужой? Ах, да какая разница? Никто не спрашивает об этом, никто не спросит.
Отчего ему захотелось поболтать с этим бригадиром? О чем? Просто потянуло…
Когда Леша вернулся в каюту и повесил на крючок свой берет, где-то в глубине корабля очнулся и заработал мотор.
— Что такое? — спросил Ласточкин.
— Механики пробуют движок, — сказал Леша, расчесывая светлые волосы. — После ремонта.
Двигатель бил в уши таким звонким стуком, точно стоял у самой двери. Сейнер вздрагивал. А когда принесли блюдо хамсы, щедро залитой густым томатом, и большущую черную сковороду, на которой рядками, расплываясь от нежности в масле, лежала сельдь, Ласточкин не стал смотреть на рыбу. Он, невольно подавшись вперед, глянул за распахнутую дверь — и обмер.
Городские огни, сбиваясь в кучу, слабо мерцали вдалеке. Темная прохлада пролетала за стенками каюты. И, словно его сорвало с места и вышвырнуло наружу, Ласточкин вскочил и вмиг очутился на палубе, у самого леера. Внизу, разрезая темень и толчею волн, льнула к борту белая пенная струя, словно выстреленная из брандспойта. Сейнер проваливался в ночь ходовыми огнями: красными слева и зелеными справа.
Прижавшись к стене, чтобы не мешать Ласточкину, Леша так и стоял, ожидая, что будет.
— Куда идем? — тихо спросил Ласточкин, возвращаясь.
— В море.
— Ты в своем уме или нет? — прошептал Ласточкин. — А ну, командуй назад!
Леша не шевелился. И Ласточкин понял, как смешон и жалок.
— Украл ты меня, значит? — в беспомощной ярости спросил он.
— Как хотите, так и думайте, — усмехнулся Леша.
Перед рассветом «Ветерок» бросил якорь в открытом море. На двух дорках — двух больших лодках — Леша со своими рыбаками ринулся в обход Серых скал. Рыба, пережидавшая ночь в глубинах, теперь плотными косяками всплывала на поверхность моря кормиться. Выжидающе кружились над волнами крупные чайки-мартыны, перекрикиваясь резко и нетерпеливо.
Край неба впереди завалило рыхлыми облаками. Жгучей каплей упало в них солнце.
Шустрые дорки, стуча моторами, окружили косяк. Леша кинул сеть, и вскоре на «Ветерок» уже выгружали рыбу.
— Не выглядывал? — с беспокойством спросил Леша у рулевого, косясь на свою каюту.