Он всегда был полон самых лучших намерений и в этом смысле мог считаться добрейшим человеком на земле. Посещая больных, он непременно приносил в кармане какое-нибудь лакомство, причем всегда самое вредное для страждущего и способное только ухудшить его состояние. Он устраивал за свой счет прогулки на яхте и приглашал людей, плохо переносящих качку; и когда они потом мучились, он принимал их жалобы за черную неблагодарность.
Он обожал быть распорядителем на свадьбах. Однажды он так хорошо все рассчитал, что невеста прибыла в церковь на три четверти часа раньше жениха, и день, который должен был бы принести всем одну только радость, был омрачен переживаниями совсем иного порядка.
В другой раз он забыл позвать священника. Но, если он делал ошибку, он всегда был готов признать это.
На похоронах он также был всегда на переднем плане: втолковывал убитым горем родственникам, как хорошо для всех окружающих, что покойник, наконец, умер, и выражал благочестивую надежду, что все они вскоре за ним последуют.
Но самой большой радостью было для него участвовать в домашних ссорах. Ни одна семейная склока на много миль кругом не обходилась без его деятельного участия. Обычно он начинал как примиритель, а кончал как главный свидетель жалобщика.
Будь он журналистом или политическим деятелем, его блестящее умение разбираться в чужих делах снискало бы ему всеобщее уважение. Беда его была в том, что он стремился применять свои таланты на практике.
Человек, который сбился с пути
первые я встретился с Джеком Барриджем лет десять назад на ипподроме в одном из северных графств.
Колокол только что возвестил, что скоро начнется главный заезд. Я слонялся, засунув руки в карманы, наблюдая больше за толпой, чем за скачками, как вдруг знакомый спортсмен, пробегая к конюшням, схватил меня за руку и хрипло зашептал на ухо:
— Бей по миссис Уоллер. Верное дело.
— Бей… кого? — начал было я.
— Бей по миссис Уоллер, — повторил он еще внушительнее и растворился в толпе.
В немом изумлении смотрел я ему вслед. Что такое содеяла эта миссис Уоллер, чтобы я должен был поднять на нее руку? И если даже леди виновата, то не слишком ли жестоко так обходиться с женщиной.
В это время я проходил мимо трибуны и, взглянув наверх, увидел, что на доске у букмекера выведено мелом:
«Миссис Уоллер, Двенадцать к одному».
Тут меня и осенило, что «Миссис Уоллер» — лошадь, а поразмыслив еще немного, я сделал умозаключение, что совет моего друга, выраженный более пристойным языком, значил: «Ставь на «Миссис Уоллер» и не жалей денег».
— Ну нет, дудки, — сказал я себе. — Я уже ставил наверняка. Если я и буду играть еще раз, то просто закрою глаза и ткну булавкой в список лошадей.
Однако семя пустило корни. Слова приятеля вертелись у меня в голове. Птички надо мной чиликали: «Бей по миссис Уоллер, бей по миссис Уоллер».
Я пытался образумиться. Я напоминал себе о своих прежних авантюрах. Но неистребимое желание если не пойти ва-банк, то, во всяком случае, рискнуть на миссис Уоллер полсовереном только усиливалось по мере того, как я с ним боролся. Я чувствовал, что если «Миссис Уоллер» выиграет и окажется, что я на нее не поставил, то я буду корить себя до самого своего смертного часа.
Я находился на другой стороне поля. Времени вернуться на трибуну не было. Лошадей уже выстраивали на старте. В нескольких шагах от меня под белым зонтом зычно выкрикивал окончательные ставки уличный букмекер. Это был крупный добродушный мужчина с честным красным лицом.
— Как идет «Миссис Уоллер»? спросил я.
— Четырнадцать к одному, — ответил он. — И дай вам бог удачи.
Я вручил ему полсоверена, а он выписал мне билетик. Я засунул билетик в карман жилета и побежал смотреть скачки. К моему неописуемому удивлению, «Миссис Уоллер» выиграла. Непривычное ощущение, что я ставил на победителя, так взбудоражило меня, что деньги совершенно вылетели у меня из головы, и прошел добрый час, пока я вспомнил о своей ставке.
Я пустился на поиски человека под белым зонтом, но там, где я, как мне помнилось, оставил его, ничего похожего на белый зонт не было.
Успокаивая себя мыслью, что так мне и надо, раз я, как дурак, доверился уличному «буки», я повернулся на каблуках и направился к своему месту. Вдруг чей-то голос окликнул меня: