— Не подозревала, что Гло был поэтом, — сказала Джесалла.
— Он обладал многими талантами, о которых людям не суждено узнать.
— Да, он, например, приютил твою стажерку-жену, когда ты уехал играть в солдатики, — вставил Лейн. — Кстати, что с ней сталось?
Враждебность в голосе Лейна озадачила Толлера. Лейн уже задавал ему этот вопрос, а сейчас, похоже, заговорил о Фере только потому, что эта тема всегда задевала Джесаллу. Неужели он ревнует из-за того, что «маленький братик» принимает участие в величайшем научном эксперименте века?
— Фере надоело жить в Башне, и она переселилась обратно в город. Я думаю, то есть надеюсь, что у нее все хорошо, но я не выяснял. А почему ты спрашиваешь?
— Гм… Просто из любопытства.
— Если твое любопытство простирается и на мою службу в армии, то могу тебя заверить, что выражение «играть в солдатики» здесь совершенно неуместно. Я…
— Тише, — сказала Джесалла и положила руки на локти обоих братьев, — церемония начинается!
Толлер умолк, а в это время от дома двинулась к ним похоронная процессия.
В завещании магистр Гло объявил, что предпочитает самую короткую и простую процедуру, возможную для колкорронского аристократа.
Кортеж состоял лишь из прелата Балаунтара в сопровождении четырех священников в темных одеждах. Они несли белый гипсовый цилиндр, в который уже заключили тело Гло. Балаунтар, с вытянутой шеей и в черном облачении похожий на ворона, прошествовал к круглой яме, которую пробурили в скальном основании кладбища.
Он нараспев прочитал короткую молитву, вверяя бренную оболочку Гло земле, чтобы та поглотила ее, и призывая, чтобы духу Гло была дарована безопасная дорога до Верхнего Мира, после чего произойдет возрождение, долгая жизнь и процветание на планете-сестре.
Толлер смотрел, как цилиндр опустили в яму и зацементировали вытекавшим из украшенной урны цементом, и чувствовал себя виноватым. Он-то ожидал, что при расставании с Гло его станут терзать горе и печаль, но мысли его более занимала Джесалла, доверчиво положившая руку ему на локоть. Означало ли это, что Джесалла изменила отношение к Толлеру, или повлияла случайная размолвка с Лейном, который, в свою очередь, вел себя странно? Но больше всего Толлер думал о том, что скоро он поднимется в небо — так высоко, что уйдет за пределы видимости самых мощных телескопов.
Поэтому он с облегчением встретил окончание короткой церемонии. Скорбящие, по преимуществу кровные родственники, начали расходиться.
— Я должен возвращаться на базу, — сказал Толлер. — Нужно еще много… — Он не договорил, так как увидел, что прелат отделился от своего окружения и направляется к ним. Решив, что у Балаунтара дело к Лейну, Толлер вежливо отошел на шаг и удивился, когда тот приблизился к нему и несильно ударил в грудь растопыренными пальцами. Близко посаженные глаза первосвященника смотрели гневно.
— Я помню тебя, Маракайн, — сказал он. — Это ты схватил меня в Радужном Зале перед королем. — Он снова ударил Толлера, явно желая оскорбить его этим жестом.
— Вот вы и сровняли счет, — непринужденно сказал Толлер. — Чем могу быть вам полезен, господин?
— Выбрось эту форму, она оскорбляет всю церковь и меня в частности!
— Чем же?
— Всем! Ее цвет символизирует небо и афиширует твое намерение осквернить Горний Путь! Эти синие тряпки оскорбляют любого возвышенно мыслящего гражданина страны, даже если твои нечестивые амбиции останутся лишь намерениями.
— Форму я ношу на службе Колкоррона, господин. Адресуйте свои возражения непосредственно королю или принцу Леддравору.
— Эх! — Лицо Балаунтара дышало ненавистью, гневом и отчаянием. — Знай, это не сойдет тебе с рук! Ты, твой брат и вам подобные надменно отвернулись от Церкви, но ты испытаешь на себе, что терпение народа имеет предел. Увидишь! Великое кощунство, великое злодеяние не останутся безнаказанными. — Он повернулся и зашагал к воротам кладбища, где его ожидали священники.
Толлер посмотрел ему вслед и обернулся к брату с женой.
— Прелат чем-то недоволен, — сказал он, подняв брови.
— В свое время ты раздробил бы ему кисть за такое. — Лейн изобразил жест Балаунтара, мягко толкнув Толлера в грудь. — Ты больше не впадаешь в ярость так легко?
— Вероятно, я видел слишком много крови.
— Ах да. Как я мог забыть? — В тоне Лейна слышалась явная издевка. — У тебя же новая роль, да? Человек, который слишком много испытал на своем веку.