Итак, в тот день он не слишком спешил принять к сведению приезд Юной Невесты. И все же, разобравшись с обычными неотложными делами, он не стал уклоняться от задачи, ожидавшей решения: согнулся над письменным столом и сочинил текст телеграммы, руководствуясь элементарными требованиями экономии средств и стремлением достичь неопровержимой ясности, в данном случае необходимой. Он записал следующие слова:
Вернулась Юная Невеста. Поторопись.
Мать, со своей стороны, решила, это даже не обсуждается, раз у Юной Невесты нет собственного дома, а в каком-то смысле и семьи, поскольку все имущество и вся родня перекочевали в Южную Америку, она останется ждать здесь, у них. Поскольку Монсеньор не высказал никаких возражений морального толка, исходя из отсутствия Сына под семейным кровом, Модесто приказали подготовить комнату для гостей, о которой, однако, было известно очень мало, ибо в доме никто никогда не гостил. Хотя все были более-менее уверены, что она где-то есть. В последний раз была.
— Не нужно никакой комнаты для гостей, она будет спать у меня, — спокойно сказала Дочь. Она изрекла это сидя, а в таких случаях ее красота исключала какие бы то ни было возражения. — Если, конечно, ей это будет приятно, — добавила Дочь, ловя взгляд Юной Невесты.
— Будет, — кивнула Юная Невеста.
Так она стала частью Дома; воображая, что войдет туда женой, она теперь оказалась сестрой, дочерью, гостьей, приятной компанией, украшением. Она естественно вошла в эти роли и быстро усвоила тон и темп жизни, ей неизвестной. Она отмечала странности, но редко доходила до того, чтобы заподозрить абсурд. Через несколько дней после приезда Модесто подошел к ней и со всем уважением дал понять, что, если она ощущает необходимость в каких-то разъяснениях, он почтет за честь их предоставить.
— Есть какие-то правила, которые я не уловила? — спросила Юная Невеста.
— Если позволите, я бы назвал четыре основных, чтобы не разбрасываться по пустякам, — сказал Модесто.
— Давайте.
— Ночи следует бояться, думаю, вам об этом уже сообщили.
— Да, конечно. Сперва мне казалось, будто это легенда, но потом я поняла, что нет.
— Именно так. Это первое.
— Бояться ночи.
— Скажем, относиться с почтением.
— С почтением.
— Точно. Второе: несчастье не приветствуется.
— Ах нет?
— Поймите меня правильно: это следует воспринимать в определенных рамках.
— И в каких же?
— За три поколения семейство накопило порядочное состояние, и если бы вы вздумали спросить у меня, как удалось достичь подобного результата, я бы позволил себе отметить следующие причины: талант, отвага, коварство, счастливые заблуждения и глубокое, цельное, непогрешимое чувство экономии. Говоря об экономии, я имею в виду не только деньги. В этом семействе ничего не тратится даром. Вы следите за моей мыслью?
— Конечно.
— Видите ли, все здесь склоняются к мнению, что несчастье — напрасная трата времени, а стало быть, роскошь, которой еще определенное количество лет никто не сможет себе позволить. Возможно, в будущем. Но сейчас ни одному обстоятельству жизни, каким бы оно ни было тяжелым, не позволяется вырвать у духа что-то большее, нежели кратковременная растерянность. Несчастье крадет время у радости, а на радости зиждется благоденствие.
— Можно, я выскажу замечание?
— Пожалуйста.
— Если они так одержимы экономией, откуда берутся такие завтраки?
— Это не завтраки, а обряды благодарения.
— А-а.
— И потом, я говорил о чувстве экономии, не о скупости, качестве, которое семейству совершенно чуждо.
— Понимаю.
— Конечно понимаете: уверен, такие оттенки вы в состоянии уловить.
— Спасибо.
— Есть третье правило, которое я хотел бы предложить вашему вниманию, если могу еще рассчитывать на ваше терпение.
— Можете. Что до меня, я бы вас слушала часами.
— Вы читаете книги?
— Да.
— Не читайте.
— Нет?
— Вы видите книги в этом доме?
— И правда, теперь, когда вы сказали мне об этом, — нет, не вижу.
— Вот именно. Здесь нету книг.
— Почему?
— В семействе в высшей степени доверяются вещам, людям и самим себе. И не усматривают никакой необходимости прибегать к паллиативам.
— Не уверена, что поняла вас.
— Все уже есть в жизни, если прислушиваться к ней, а книги без толку отвлекают от этого занятия, которому все в семье предаются с таким рвением, что в комнатах дома человек, погруженный в чтение, непременно покажется дезертиром.
— Поразительно.
— Скажем, спорно. Но считаю уместным подчеркнуть, что речь идет о неписаном законе, который в доме соблюдается очень строго. Могу я сделать вам смиренное признание?
— Вы мне окажете честь.
— Я люблю читать, поэтому прячу книгу у себя в комнате и посвящаю ей какое-то время перед сном. Но лишь одну, не больше. Как только прочту — порву. Не то чтобы я вам советовал поступать так же, вы просто должны понять всю серьезность положения.
— Да, думаю, я поняла.
— Хорошо.
— Вроде было четвертое правило?
— Да, но оно практически очевидно.
— Говорите.
— Как вы знаете, сердце Отца неисправно.
— Знаю, конечно.
— Не ждите, что он сойдет со стези неуклонной, необходимой невозмутимости. И естественно, не требуйте этого от него.
— Естественно. Он в самом деле рискует умереть в любую минуту, как все говорят?
— Боюсь, что да. Но вы должны иметь в виду, что в дневные часы он не рискует практически ничем.
— Ах да.
— Хорошо. Думаю, пока это все. Нет, еще одно.
Модесто заколебался. Он спрашивал себя, так ли уж необходимо учить Юную Невесту азбуке, или это будут напрасные старания, а может, даже и неосмотрительные. Он помолчал немного, потом сухо кашлянул два раза подряд.
— Можете ли вы запомнить то, что сейчас услышали?
— Как вы кашляете?
— Это не просто кашель, а предупреждение. Будьте добры считать это со всем почтением разработанной мною системой, которая призвана уберегать вас от возможных ошибок.
— Повторите, пожалуйста, еще раз.
Модесто в точности воспроизвел свое горловое послание.
— Два сухих покашливания, одно за другим, поняла. Обратить внимание.
— Точно.
— Много еще таких знаков?
— Больше, чем я намерен открыть вам до свадьбы, синьорина.
— Справедливо.
— Теперь мне пора идти.
— Вы были мне очень полезны, Модесто.
— На это я и надеялся.
— Могу я вас чем-нибудь отблагодарить?
Старик поднял на нее взгляд. На мгновение почувствовал, что способен высказать какое-нибудь из ребяческих хотений, без всякого стеснения пришедших в голову, но потом вспомнил, что смиренное величие его службы зиждется на соблюдении дистанции, так что потупил взор и, поклонившись едва заметно, сказал всего лишь, что случай не замедлит представиться. И удалился, сначала сделав несколько шагов назад, а затем развернувшись, так, будто порыв ветра, а не его собственный выбор заставил манкировать почтением, — техника, которой он владел с непревзойденным мастерством.