— Спасибо.
— Есть третье правило, которое я хотел бы предложить вашему вниманию, если могу еще рассчитывать на ваше терпение.
— Можете. Что до меня, я бы вас слушала часами.
— Вы читаете книги?
— Да.
— Не читайте.
— Нет?
— Вы видите книги в этом доме?
— И правда, теперь, когда вы сказали мне об этом, — нет, не вижу.
— Вот именно. Здесь нету книг.
— Почему?
— В семействе в высшей степени доверяются вещам, людям и самим себе. И не усматривают никакой необходимости прибегать к паллиативам.
— Не уверена, что поняла вас.
— Все уже есть в жизни, если прислушиваться к ней, а книги без толку отвлекают от этого занятия, которому все в семье предаются с таким рвением, что в комнатах дома человек, погруженный в чтение, непременно покажется дезертиром.
— Поразительно.
— Скажем, спорно. Но считаю уместным подчеркнуть, что речь идет о неписаном законе, который в доме соблюдается очень строго. Могу я сделать вам смиренное признание?
— Вы мне окажете честь.
— Я люблю читать, поэтому прячу книгу у себя в комнате и посвящаю ей какое-то время перед сном. Но лишь одну, не больше. Как только прочту — порву. Не то чтобы я вам советовал поступать так же, вы просто должны понять всю серьезность положения.
— Да, думаю, я поняла.
— Хорошо.
— Вроде было четвертое правило?
— Да, но оно практически очевидно.
— Говорите.
— Как вы знаете, сердце Отца неисправно.
— Знаю, конечно.
— Не ждите, что он сойдет со стези неуклонной, необходимой невозмутимости. И естественно, не требуйте этого от него.
— Естественно. Он в самом деле рискует умереть в любую минуту, как все говорят?
— Боюсь, что да. Но вы должны иметь в виду, что в дневные часы он не рискует практически ничем.
— Ах да.
— Хорошо. Думаю, пока это все. Нет, еще одно.
Модесто заколебался. Он спрашивал себя, так ли уж необходимо учить Юную Невесту азбуке, или это будут напрасные старания, а может, даже и неосмотрительные. Он помолчал немного, потом сухо кашлянул два раза подряд.
— Можете ли вы запомнить то, что сейчас услышали?
— Как вы кашляете?
— Это не просто кашель, а предупреждение. Будьте добры считать это со всем почтением разработанной мною системой, которая призвана уберегать вас от возможных ошибок.
— Повторите, пожалуйста, еще раз.
Модесто в точности воспроизвел свое горловое послание.
— Два сухих покашливания, одно за другим, поняла. Обратить внимание.
— Точно.
— Много еще таких знаков?
— Больше, чем я намерен открыть вам до свадьбы, синьорина.
— Справедливо.
— Теперь мне пора идти.
— Вы были мне очень полезны, Модесто.
— На это я и надеялся.
— Могу я вас чем-нибудь отблагодарить?
Старик поднял на нее взгляд. На мгновение почувствовал, что способен высказать какое-нибудь из ребяческих хотений, без всякого стеснения пришедших в голову, но потом вспомнил, что смиренное величие его службы зиждется на соблюдении дистанции, так что потупил взор и, поклонившись едва заметно, сказал всего лишь, что случай не замедлит представиться. И удалился, сначала сделав несколько шагов назад, а затем развернувшись, так, будто порыв ветра, а не его собственный выбор заставил манкировать почтением, — техника, которой он владел с непревзойденным мастерством.
Но были, разумеется, и особые дни.
Например, каждую вторую пятницу Отец рано утром отправлялся в город: часто в сопровождении доверенного кардиолога, доктора Ачерби: посещал банк; обходил доверенных лиц, поставлявших услуги, — портного, парикмахера, дантиста; а также тех, кто снабжал его сигарами, башмаками, шляпами, тросточками для прогулок; иногда, к вящей своей пользе, посещал исповедника; поглощал в должное время основательный обед и, наконец, позволял себе то, что именовал элегантным променадом. Элегантность задавалась размеренным шагом и избранным маршрутом: первый никогда не нарушался, второй проходил по центральным улицам. Почти как правило, он завершал день в борделе, но, имея в виду неисправность сердца, считал это, так сказать, гигиенической процедурой. Убежденный в том, что определенный выброс гуморов необходим для равновесия в организме, он в этом доме неизменно находил тех, кто мог это вызвать почти безболезненным способом: болезненным он полагал любое возбуждение, от которого могло бы дать трещину его стеклянное сердце. Ожидать от Матери подобной осмотрительности было бы напрасно, к тому же они спали в разных комнатах, поскольку, хотя их любовь была глубока и взаимна, они, как будет видно из дальнейшего, избрали друг друга не по причинам, имеющим отношение к телу. Из борделя Отец выходил под вечер и пускался в обратный путь. В дороге он размышлял: отсюда часто происходили его яростные решения.