Но Отец был напуган своим одиночеством, поэтому решительным жестом указал на письмо:
— Прочти, Модесто.
Тот взял конверт. Разворачивая письмо, подумал, что за пятьдесят девять лет службы имел доступ к великому множеству секретов, но впервые получал на этот счет прямой приказ. Он спрашивал себя, не изменит ли это его статус, его положение в Доме, но с первыми строками все мысли вылетели у него из головы. Письмо было написано довольно корявым почерком, но связно и внятно, только к концу была заметна нарастающая усталость. Пишущий излагал события, не добиваясь ни изящества, ни точности, но передавая их с простотой, которой, как представляется, обладают факты, если нам не выпадет случай как следует изучить их. Не было в письме ни пышных слов, ни сочувствия, ни понимания. Если бы камни обладали даром речи, они бы изложили дело точно так. Письмо было коротким. Подписано инициалом.
Модесто сложил листок и из врожденной приверженности к порядку сунул его в конверт. Первое, что он отметил с недоумением: в письме ни слова не говорилось о Сыне, то была совсем другая история. Модесто не привык воспринимать вещи таким образом, он всегда предусмотрительно располагал проблемы в линейной последовательности, чтобы можно было обдумать каждую по отдельности: сервировка стола представляла собой самую возвышенную иллюстрацию к такому правилу.
Второе, что он отметил, Модесто высказал вслух:
— Это ужасно.
— Да, — согласился Отец.
Модесто положил письмо на стол, словно оно жгло ему руки.
— Когда оно пришло? — спросил. За всю свою жизнь дворецкий не мог припомнить, чтобы ему доводилось задавать такой прямой вопрос Отцу или Отцу Отца.
— Несколько дней назад, — ответил Отец. — Его написал один информатор Командини, я его просил немного приглядывать за всем этим, держать ситуацию под контролем.
Модесто кивнул. Манеры Командини ему не нравились, но сноровку агента он признавал.
— Юная Невеста знает? — спросил дворецкий.
— Нет, — сказал Отец.
— Надо будет ей сообщить.
Отец поднялся.
— Наверное, — проговорил он.
Какое-то время он колебался, подойти ли к окну, чтобы запечатлеть очередную паузу в разговоре, или походить по комнате медленными шагами, чтобы дать понять Модесто, насколько он устал, но в то же время спокоен. В конце концов решился обойти вокруг стола и встать перед слугою. Пристально посмотрел на него.
Сказал, что много лет тому назад приступил к исполнению одного жеста и с тех пор питает иллюзию, что когда-нибудь его завершит. Высказался, довольно неясно, в том плане, что получил от своей семьи в наследство узел такой запутанный, что никто, похоже, уже не может отличить нить жизни от нити смерти, а он задумал этот узел распутать, в чем и состоит его план. Он мог вспомнить, в какой именно день это пришло ему в голову, а именно в день смерти его отца, — свою роль сыграло то, как он умер и как хотел умереть. С тех пор он и начал свой труд, убежденный в том, что приступить к исполнению этого жеста будет труднее всего, но теперь понял, что его ждут неожиданные испытания; чтобы их преодолеть, ему не хватает опыта, и перед их лицом всех его знаний недостаточно. Но назад повернуть нельзя, иначе придется перед самим собой поставить вопросы, а на это ему не хватит таланта, да и ответов будет не найти. Итак, остается взбираться вверх по крутой тропе, и тут он вдруг обнаруживает, что сбился с пути: вехи, которые он заранее расставил, кто-то убрал или перепутал. И надо всем опускается туман или сумерки, непонятно. Он никогда не был так близок к тому, чтобы заблудиться, и по этой причине сейчас, самому себе удивляясь, выкладывал все человеку, который, насколько я помню, вечно вращался вокруг моей жизни, начиная с детства, всюду присутствуя и всегда отсутствуя, настолько необъяснимо, что я однажды не выдержал и спросил у Отца, кто это, и услышал ответ: «Слуга, наш лучший слуга». Тогда я спросил, чем занимается слуга. «Это человек, которого не существует», — объяснил отец.
Модесто улыбнулся.
— Довольно точное определение, — сказал он.
Но потихоньку, еле заметно, отставил ногу назад, отклонился от спинки стула, и Отец понял: нельзя и дальше требовать от этого человека, чтобы тот следовал за ним по пути его смятения. Он не был рожден для этого, да и должностью своей предназначался, чтобы служить ровно противоположному — управлять достоверностями, которые встречаются в жизни и кристаллизуются в семье.
Тогда Отец вернулся к своей обычной благодушной твердости.
— Завтра я поеду в город, — объявил он.