Бак грязно выругался.
— Тогда ты, Роб! Быстрее. Я здесь разберусь. — Бак увидел меня, остановился. Его лицо изменилось, и я поняла, что это не к добру.
— Девочка, — сказал Бак. — Девочка.
Роб вдруг встал между нами, словно заслонял меня от взгляда Бака.
— Что с ней делать? К остальным?
Бак повернулся к красавчику Робу:
— Ты что-то хочешь сказать?
Тот помедлил. Ну же, Роб, ты не такой, как они. Молчание. Я слышу, как умирают секунды моей жизни.
— Нет, майор.
— Точно?
— Все в порядке.
Я в доме. Внутри все перевернуто. Везде следы крови, словно кого-то тащили в выходу. Мама… где мама? Энни?!
Я пытаюсь бежать, меня бьют в лицо. Я лежу в черноте, расцвеченной цветными — желтыми-красными-зелеными пятнами. Некоторые похожи на ленты.
Хлопнула дверь. Я открываю глаза и сажусь. Все тело болит. Голоса вокруг. Кто-то смеется. Приехали Очкарик с Робом.
— Что там у вас? — говорит Бак. Бандиты сидят за нашим столом и едят наш хлеб.
Очкарик бросает на стол мешок.
— Готово!
Бак поморщился:
— Уберите эту мерзость со стола.
Я видела, как с черной роскошной шубы Очкарика капает кровь. И тут поняла, что шуба эта — женская. Очкарик убил какую-то богатую женщину и снял шубу.
Они все были убийцы и разбойники. Они, как звери, жили в крови. И даже ели и пили там, где убивали. Так даже звери не делают. Волки не пьют воду там, где убивают.
Очкарик сбросил мешок со стола, тот отлетел, ударился об пол с мягким «шлеп» и раскрылся. К моим ногам выкатилась грязная голова.
Это была голова отца Джека. Половина ее обгорела, словно при жизни его совали лицом в огонь. Один глаз, как у коровы, смотрел на меня с усмешкой.
— А женщина его где?
— Утонула.
Очкарик, посмеиваясь, рассказал. Когда они убивали мужа, скво бросилась с ребенком в ледяной ручей и пошла к тому берегу. Думала сбежать. А вода ледяная.
— Мы даже стрелять не стали, — сказал Очкарик.
Индианка вдруг зашаталась и начала падать. Сердце остановилось, сказал Очкарик. Как пить дать.
— Но самое смешное, — он так и сказал «самое смешное». — Что она до самого конца держала младенца над головой. Так и утонула.
— А ребенок?
— Тоже.
— Скальп снял?
Очкарик пожал плечами. Фыркнул.
— Что я, дурак, лезть в воду?
Все вдруг замолчали. Даже на этих людей произвело впечатление это равнодушие и эта жестокость.
Молчание.
Не люди, хотела сказать я. Вы людей хотя бы видели когда-нибудь? Вы хуже дикарей.
И тут Бак расхохотался. Вслед за ним начали смеяться остальные. Я закрыла глаза и погрузилась во мрак. Нет сил бежать. Нет сил думать. Нет сил ничего.
Чья-то рука зашарила у меня под рубашкой, легла на грудь, сжала. Я резко открыла глаза. Передо мной был Бак — огромная рожа его словно расширилась на весь горизонт, вправо, вверх и в стороны. Я застонала.
Я отодвинулась. Попыталась забиться в угол, туда, где меня никто не найдет. Бесполезно.
— Нет! Нет! — Я дернулась, отползла в угол.
Бак шел ко мне. Неспешно и спокойно.
— Не бойся, красотка, — сказал Бак хрипло. — Я не сделаю тебе ничего плохого.
И вот тогда я действительно испугалась.
Не помню, что со мной было.
Кусок выпал из памяти. Разбился вдребезги и не собрать осколков. Не собрать.
Помню только, как встала. Сбросила с себя руку Бака — мохнатую, в веснушках, в рыжем волосе. Он даже не проснулся, только засопел.
Огненный Столп. Он во мне.
Я встала на ноги, пошатнулась. Во мне росло и ветвилось дерево боли.
На столе луч света из окна озарил патрон. Он вспыхнул золотом, отблески побежали по дому и попали в меня.
И тут я поняла. Господь говорит: возьми эту пулю, Бетти. Я подошла к столу, кровь текла по моим бедрам и капала на пол.
Я взяла патрон. Он сиял. Сиял, как божественное воздаяние. Я стала искать, куда вставить патрон, и конечно же нашла. В кобуре на стуле висел оружейный ремень Мормона. Из вытертой, старой кобуры торчала сандаловая рукоять «уокера». Я вспомнила, как Мормон смазывал кожу маслом, а потом вспомнила лица Джека и Мормона, как они были счастливы в том сарае.
Как их руки медленно и методично собирали этот револьвер, складывали детали одна к другой. Подгоняли друг к другу.
Привет, Бетти.
Как ты?
Я аккуратно вытащила револьвер. Тяжелый, очень тяжелый — почти как ружье. Я открыла защелку и увидела, что «уокер» заряжен.
Я покосилась на окно. Уже вечер. Нет, утро. Скоро рассвет.
Впрочем, какая разница.