Спасла меня правая нога. Уж она начала хлюпать, да так противно, что я даже остановился и задрал ступню. Стыд и ужас продрали до печенок. Этой ногой я вляпался в смерть стражника, и она была на моей совести, кровь начала свертываться, нога прилипала к полу, а отдиралась неохотно, уж и думать боюсь, какие я оставлял за собой следы. На ум пришел другой тошнотворный звук — с которым кирпич треснул бедолагу по кумполу и упал на пол.
— Ну вас на хрен, — сгрубил я, чтоб обрезать концы. Прощелыга аж веками захлопал, как крыльями. Тут бы мама мне и врезала, хоть и была строгой противницей порки, а отец заржал и поперхнулся бы пивом, и только сестренка восхищенно отвалила бы челюсть и запузырила вечно мокрым носом.
В темнице раздалось какое-то кваканье, мы оба принялись крутить головой и обнаружили, что это потешался очкарик, который сложил руки на груди и, не разжимая губ, смеялся.
— Ты за кем тут? — сменил тактику белесый. — Только не ври!
Видя, что я смутился, он продолжил меня путать:
— Кирпич вон и потайной лаз. Ниточка к ниточке. Карта к карте. Воришка ты? Сиживал тут? Так не губи! Что стоишь? Придут вот-вот. А мы все, как одна семья. Зацепишь одного, вся цепочка потянется. Не забывай — одна семья! — что-то случилось с его речью, слова слиплись в ком, рванулись изо рта липкой горячей жижей, и тут он сорвался, как только взрослые это делают, с отчаянием, глазами-сверлами и слюной, летящей изо рта, вцепился в прутья клетки и начал сотрясать ее, будто надеясь, что этим он напугает меня или вырвет решетку. Я сперва окаменел от страха, до того он стал страшным. — Ей-богу, не мешкай! Открывай, сукин сын, или ты издеваться пришел?!
Здорово я на него отвлекся, даже рот открыл от удивления, а когда опомнился и шагнул к камере отца, тот уже стоял возле двери, просунул руку сквозь решетку и за ухо меня — цоп. Уж я едва не обделался!
— Ты чего это? — хриплым спросонья голосом спросил батя. — А мать где?
— Папа! — наконец разревелся я. — Папа!
Бамс! — другой рукой отвесил он мне затрещину, да сквозь решетку особо не навоюешь, так, пальцами смазал, а я и рад, такая у него рука родная, огрубелая, табаком пахнет.
— Мать, говорю, где?
— Забрали, — всхлипывал я. — Их в казармы…
Отец скрипнул зубами, точно напильником по железу, ухо выпустил, но руку не отнял, устроил на плече, притянул к клетке, точно пытался обнять. Но тут же опомнился, выхватил у меня ключ и забренчал им в замке.
— На коленях у капитана она елозит, — расхохотался горлум, жадно наблюдая за нами из своего узилища. — Тот прибор ей свой примеряет.
Дверь бесшумно повернулась на хорошо смазанных петлях. Отец вышел из камеры. Тут-то я и обнаружил, что рожу ему расквасили, точно сливу. Батя облапил меня неуклюже, слишком сильно и тут же выпустил, даже оттолкнул слегка, точно испугался, что вот теперь мы станем настоящими родственниками. Но я ему простил. «Папа!» — от настоящести этого слова защипало в глазах.
Горлум что-то обиженно бормотал, пнул даже решетку, но с разговорами не лез, только обжигал из своего угла взглядами и плевался.
— Ты как сюда? — Батя прошвырнулся взглядом по подвалу.
— Там. — Снизу щель была едва видна.
— Я пролезу?
— Неа.
Отец прошаркал к выходу, подергал обитую листовой жестью дверь. Заперта снаружи.
— Вот дерьмооооо, — протянул папаша и взъерошил мне волосы. Этот простой, абсолютно нетипичный для него жест вызвал у меня тонну горести. Где ж ты был со своей лаской? Почему мы здесь? Как же с мамой?! В животе набухла холодная тяжесть, уж больно отец на меня знакомо смотрел. Точно собирался отрезать, отгрызть, как заусенец. Вот сейчас он отвернется и скажет, будто вон тому кирпичу: «Ну, чего, пацан, пора тебе валить. А я уж тут, у стенки прикорну. Авось, не тронут спящего». Он даже рот открыл для похожей глупости, но тут заговорил совершенно новый человек. Сиделец в очках.
— Вам бы сообщника.
— Предлагаешь? — не обернулся отец, но по тону его стало ясно, никому в этом подвале он не доверяет.
— Отоприте клетку, и я расскажу, как отсюда выбраться.
— Гарантии?
Очкастый широко развел руками. Его губы расползлись в тонкую, слишком расчетливую улыбку. Мне этот тип не нравился. Видимо, отец имел схожее мнение.
— В одиночку управлюсь, — пробурчал он и опять попробовал дверь на прочность.
— Зря упорствуете, — откинулся к стене неприятный тип.
— Лады, — прислонился к стене напротив его клетки отец. — Выкладывай.