— Эти люди забрали десятки ни в чем не повинных жизней, возжелав честно нажитое ими добро. Сегодня мы — длань возмездия, голос закона и суд справедливости.
Автомат. Мне нужен автомат. Но в руках у меня не было даже прыг-ноги. Только грязь, въевшаяся в кожу.
«Ты пришел сюда сдохнуть? — Разум голосом Джесопа отвесил мне оплеуху. — Или отомстить?»
Я бы упал, но ноги почему-то держали.
— Трижды по три дня эти люди будут висеть здесь, напоминая о том, что они сделали. — Чей это голос?
— Птицы будут клевать их плоть, пока вонь их злодеяния не станет нестерпимой. — Я смотрел на рты распределителей, но они были закрыты. Этот крик, опытная истерическая литания, несся откуда-то сзади, он приближался, раздвигал людей и наконец явил себя. Из-за спин распределителей вышел мормон. Он шел позади двух людей, подталкивая их в спины. Эти двое не были связаны, но шли, опустив лица, сдавшись. Моя сестра и мать.
— Мы отдадим должное: земле — грехи, червям — плоть, костям — забвение. Распределители одновременно сорвали мешки с голов жертв, и я не узнал среди них отца. То были какие-то чужие, искаженные ужасом лица.
— Если не можешь покарать грешника, вырви цвет его жизни, отплати безвинной кровью за кровь пролитую.
Распределители одновременно набросили петли на шеи приговоренных. Моей маме! Эни!
Я поднял глаза к небу. Больное, желтушное, оно вскипало буранами и водоворотами, облака шли на абордаж, купол мироздания напоминал взломанные соты, смерчи гневными пальцами щупали землю, но прямо надо мной был пятачок пустоты и свободы, голубое бельмо. Бог смотрел прямо на меня. Но ничего не видел.
Я должен был что-то сделать. Изо всех сил я стиснул коровий зуб в ладони и дико завопил. Мне казалось, крик мой идет из низа живота, взбирается, взрезает тело, вываливает наружу кишки, рассекает воздух передо мной, ввинчивается в толпу и находит единственного, кто ею правит. Мормона.
На деле я всхлипнул и подавился своим воплем. Но меня услышали.
— Боже! — Мормон выставил вперед правую руку, а левой прикрыл глаза, точно от чересчур яркого света. Почти на ощупь он двинулся сквозь толпу, забыв о казни. Распределители замерли, точно игрушки, у которых вышел завод. Люди расхлынули, некоторые недоуменно искали взглядами того, что слепило мормона.
Я задыхался.
Я смотрел глазами Тода.
Я видел сквозь дыры в черепе.
Нет, черт побери, нет!
Я стоял позади толпы, собравшейся линчевать мою сестру и мать, и на моем лбу сидела огромная коровья голова.
Мормон не дошел до меня пары шагов и рухнул на колени, руки его вырвались из рукавов, выстрелили в небо, торчали над склонившимся телом, как уродливые скелетные стволы, монумент смерти, я читал в них ярость и боль, я видел, как тряслись плечи мормона, как билось в агонии его тело, но руки его оставались неподвижны. Вскинутые в беспощадной молитве. К своему Богу.
«Даже не вздумай! — Череп капканом стиснул мне лицо, перехватил горло, но в то же время он умолял: — Не смей отдавать меня ему!»
Я закричал. И этот крик обрушил вокруг меня толпу. Люди падали кто на колени, кто ниц, люди рыдали и каялись, распределители пошатнулись, но устояли, веревки в их руках натянулись, заставляя повешенных встать на цыпочки, тянуться, хватать ртами тугой, стянутый петлями воздух.
Я все кричал, и кричал, и кричал.
Смерть бежала из меня вместе с криком.
Время, истекая кровью, рвануло назад, череп трусил, и я наконец-то понял, что было причиной моего удивительного везения.
В первый раз меня убил псих, в норе которого я отыскал череп. Я услышал хруст, с которым болторез пробил мне висок. Потом меня терзали все по очереди: Птеродактиль, Змеесос, его ублюдочные щенки. Гвозди! Матерь Божья, что они делали со мной гвоздями! Я захлебнулся в водонапорной башне, это была самая тихая смерть, можно сказать, благодать, мой раздувший труп должны были обнаружить не раньше завтрашнего утра. И отвечал бы Норман Джесоп. Так и так заводил старика в могилу. Паук-реаниматор вырвал мне артерию, я изошел кровью в три минуты, все пытался бежать, полз, пока не затих в паре шагов от дома Половца. Мне перерезали горло, воздух, который врывался в трахею был ужасающе холодный, я дышал сквозь дыру с жутким свистом, захлебывался кровью. Это сделал Тод. Бак вышиб мне мозги. Тем же аккуратным манером, что и Платону, вынес через левый глаз вместе с затылком. Норман Джесоп переехал меня танком, вслепую сдавая назад. Меня расстреляли в упор охранники в ангаре. Пули вырывались из спины со смешным чпоканьем, вынося ребра и требуху длинными лентами. В меня всадили не меньше полусотни выстрелов, прежде чем я упал. Но дерьмовей всего я умер в тоннеле под дорогой, где мы сцепились с горлумом. Он свернул мне шею, но не до смерти. Я все видел и слышал. Он нехило позабавился с моей тушкой, порвал мне рот и набил его грязью. Он фаршировал меня травой и камнями, старался, квохтал, баюкал, как куклу, и приговаривал, гладил по лицу. Когда тело начинало коченеть, отогревал его, сажая на шею паука-реаниматора, заставлял труп ползти, седлал, забирался верхом и катался взад-вперед по трубе, ломал кости, наслаждаясь их хрустом, играл, как кошка с мышью. Развлекался. Это было долго, невероятно долго.