Кубарем скатился по лестнице, рассадив левое колено. Завозился с замком. Сейчас он схватит меня, сейчас… Темнота встретила прохладными объятиями, прижала к груди, я проскочил несколько шагов вперед, упал за коробками, спрятал лицо в ладонях и попытался затаить канонаду пульса.
Гнилой не спешил спускаться.
— Вечно будешь тут прятаться? — Он не идет вниз, потому что знает, здесь моя сила. — Любишь темноту, как мокрица? Как червяк?
Он понимал меня, как никто. «Одной природы, — зашелестел горлум, наслаждаясь, — ты с ним одной крови».
— Мать-то сдохнет, — засмеялся Гнилой, — придешь домой, а она мертвая. Кровушкой истекла. Пойду менять ей тряпку да и забуду накрутить новую.
Я замычал от бессилия. Машинки дребезжали, подпрыгивали, бесились, вынуждая заорать: «Фас!»
«Сейчас, — скомандовал Хэммет, взял меня за лицо и заставил смотреть на холодный прямоугольник дверного проема, — прицелься и ударь. Хватит».
«Да не могу я». — Видит Бог, я хотел, копил эту готовность годами, собирал по капле, складывал из песчинок башню отваги, но что-то, какая-то предательская жилка, билась в горле и не давала убить собственного отца.
— Может, малую рядом с маткой положить? — Гнилой откровенно наслаждался. — Пусть смотрит. Взрослая уже. А взрослые любят провожать.
«Давай!» — Мы заорали одновременно. Я, сорвав пружину, скрутив себя, заставив, и Гнилой, чью мерзкую рожу от щеки до уха вспорола игла швейной машинки.
— Ах ты!.. — булькал он. Голос его становился все тише. Гнилой отступал! — Говна кусок!.. На отца!.. Мразь!.. Я!.. Мать твою!.. Сейчас!..
Я услышал, как он убегает.
Минуты хлестали по щекам, но я не мог найти в себе сил встать. Темнота ласкала меня, прижимала к груди, уговаривала остаться. Машинки утешительно стрекотали, напоминая о днях, когда я бродил с Эни по степи, отыскивая лучшие места для закладок, а в траве очередями перестреливались цикады. Только громче, во много раз громче.
— Громче! — приказал я. — Орите!
И машинки послушно взвинтили шум до рева циркулярной пилы, которая напоролась на стальную скобу в дереве. Я слышал, как стучат их механизмы, срываясь и молотя вразнобой, так же во мне рычали клетки тщедушного, трясущегося от страха организма. Трусливая капитулирующая кожа.
Я не боялся смерти.
Я страшился убивать.
— Что с тобой? — кричал я, надрывая горло, машинки исправно топили голос. — Ты убивал.
— В бойнях.
— И после.
— В бою!
— Но не отца.
— Он не отец.
— Родная кровь.
— В нем не осталось ни капли живой крови.
— Пошел ты!
— Ты уже в жопе! Залез сюда, сидишь, ноешь. А мать?
«Эни!» — Я забыл про сестру.
Мысли пихали в спину, лупили по пяткам, обжигали кожу горячим ветром, уже на бегу, не помню, как рванул дверь трейлера, нырнул внутрь, ушел, как под лед. Дверь хлопнула у меня за спиной, и тут же что-то свалилось на пол в спальне. Взгляд не успевал. На полу лежала мотыга. «Не наша!» — не успел ужаснуться я и увидел Эни. Сосредоточенное лицо снайпера. Если бы в руках у нее был ствол, она уже снесла бы мне башку. Эни стояла на коленях у постели матери и сжимала отвертку. Из глаз сестры била такая решимость, что я едва устоял на ногах.
— Джек, — узнала меня Эни и оплыла, как свеча, я подбежал, подхватил ее и уложил на пол. Она плакала, беззвучно, выпятив, как в детстве, нижнюю губу. Мать лежала, раскинув руки, будто распятая, безучастная ко всему, по ее лицу несли дозор мухи. Я перебросил себя навстречу маме, встал над Эни, как мост. Прижался к родному животу лицом. От мамы пахло горькой полынью. Бедро стянула свежая повязка. Мать дышала толчками, точно икала. Я поднял голову, муха неторопливо утонула в ноздре. Мама отказывалась жить.
— Он… — забулькала, заторопилась из-под меня Эни, точно всплывая, — он пошел за Ит.
22. Дым в лесу
Индейцев было трое. Рваное воинство.
Этих троих я мог назвать друзьями, они учили меня зубным песням, точили электроды на рыбу, кормили дымящимся еще мясом, показывали, как без ножа вскрыть сухопутного моллюска и требовали вновь и вновь рассказов, как человек пришел на Луну и оставил там следы.
Эти трое сгорели дотла изнутри. Сейчас в них билось живое, новорожденное пламя.
Я не добежал ста ярдов до круга камней, когда они встретили меня пиками из ржавой арматуры. Смешное оружие в смешных руках.