Я надул живот, у Ит это всегда лучше получалось, она хихикала над моими попытками петь сторожевые или охотничьи песни. Но здесь шла работа. И я мог в нее включиться.
Колени отозвались, кости ног занялись огнем, накачивая тело злобой. «Без злобы нет боли, — повторяли индейцы, — без боли нет огня. Без огня — ночь!»
Я шел. Гнал ночь. Ит работала. Плела свою сеть.
— Пойдем домой. — Меня трясло от этого места, дохлая рыба воспоминаний всплыла кверху брюхом и ободрала лицо чешуей.
Ит помотала головой: «Не притворяйся, здесь мой дом».
— Ты вообще не вернешься? — пожала плечами, взяла длинный кусок ткани, размахрила край, вытащила зубами нить и потянула ее из дерюги. Я видел ее силуэт в свете нескольких свечей, одна горела за ее спиной, другие прилепились к стенам.
— Мама будет волноваться, — Ит рассмеялась, я скривился от горькой лживости слов, — не мама, я и Эни.
«Не Эни», — плюнула на руку и растерла о стену.
— Ты не можешь здесь жить! — Линза тоннеля неожиданно провернулась, как окуляр подзорной трубы, подстроилась, увеличила лицо Ит до неприятной близости, никогда прежде я не рассматривал его так детально, дотошно, в трещинках на этой маске уже копошились какие-то микроскопические твари, клещи или многоножки, они всегда там жили?
Ит пожевала губами, ее гримаса не нуждалась в ответе.
— Я тебя не боюсь. — Ит поднесла руку к губам, точно целовала. Другой тянула и тянула нитки, вязала их узлами, сбрасывала под ноги. Она вольготно расположилась в тоннеле, для ее трех футов он был в самый раз.
Что же делать? Как мне увести ее отсюда?
Я подполз ближе.
«Стой! — Лицо Ит распахнулось гневом, я едва не закрылся руками. Она ткнула пальцем в место, где я сидел. — Оставайся там».
Господи, за что?
Ответ лежал на поверхности. Не было никакого воздаяния, платы за грехи, награды за совесть. Тупая связь причины и следствия, нить событий, вроде тех, что увлеченно сплетала Ит. Я пытался спасти отца, он наградил нас маленькой Ит.
Будто подслушав мои мысли, она отрезала свое имя — высунула язык и сдавила его ножницами из указательного и среднего пальца.
«Вот!» — ткнула в стену, я поднял фонарь выше.
АПАЧ — крупные буквы, выведенные черным, стояли отдельно друг от друга.
— Не Ит? — помотала головой.
— Не Ши? — прыснула, зажав рот ладонью.
— Не Элвис?
«Апач», — одними губами сказала она и кивнула. Так хорошо. Так правильно.
Я испробовал последнее оружие:
— Ты помнишь, что золотая пуля летит сквозь время и расстояние и убивает плохих людей? — Апач кивнула.
— А если увидишь ее сам, значит, возмездие придет? — Апач соглашалась, не останавливая движения рук, она плела сеть.
— Нельзя становиться злодеем, правда?
Апач помотала головой — никак нельзя.
— Пойдем домой. — Сам не понимаю, угрожал я или умолял стать нормальной? Апач засунула палец в нос. Думала? Ее лицо застыло — «Черная лягушка!» — по тоннелю гулял скрип от гирлянд и подвесок.
Пламя свечей билось и трепетало. Теряя надежду, я затаил дыхание. И только теперь услышал звук.
Беззвучный крик. Истошное блеяние жертвенного барана. Пытка, тянущаяся годами. Это умирала душа, кончалась грязно, беспросветно.
Услышав этот крик, я должен был бежать. Здесь некого спасать. Спастись бы самому.
Никто не учил Апач, но я сразу узнал кокон, в который она заплела живого еще, дышащего Бака. Он лежал за ее спиной. Все, что недоделали машинки, торопливые мои убийцы, выправила Ит: кривые стежки, скверно стянутые ноги, неряшливые строчки, Бак был идеально спеленат. И все еще продолжал жить. Апач сидела, опираясь на него, как на спинку трона. Она попыталась устроить Бака у стены, кряхтела, куколка капризничала, дрыгалась, не желая обосновываться в ее царстве.
«Признай поражение». — Я поднял и опустил флаг. Что я мог сделать? О чем попросить?
— Подвесишь его к потолку? — В глазах Апач я прочел уважение.
«Ей всего три!» — орал мальчишка Джек, он смотрел на черную дыру в стене боен.
«Уходи», — жестом велела мне Апач. Меньше Бака в пять раз, она набросила на него сеть, подцепила хвост к потолку и начала подтягивать куколку вверх ногами.