Я пополз наружу, колени саднили, в шею мне что-то ударило. Я обернулся. У моих ног лежала пуля из хлебного мякиша. Апач потерла большой палец об указательный и беззубо улыбнулась. Улыбнулась мне, как прежде. Брату! И я понял, что обречен жить среди монстров, видеть, как они заплетают своей паутиной темные углы, жрут человечину, заманивают детишек, превращают их.
Бак бился в сетях, силился вырваться. На миг тень Апач закрыла от меня свечу.
Мне показалось, на голове сестры я узнал маленький коровий череп.
Какая разница?
Я вылез вон.
28. И его команда
— Почему ее теперь так зовут? — В голосе Эни звучали трещины.
— Ты плакала?
— Да, дурак, я плакала, я каждый день реву, не могу остановиться.
Я не знал, куда себя девать, поэтому вернулся к трейлеру. Гнилой пропал, Эни сменила его на посту. Господи, как давно мы не разговаривали с Эни. Я не мог на нее налюбоваться, хотя выглядела она ужасно: волосы — ржавая проволока, синяки под глазами, будто кто-то ее бил, смазанные черты лица. Эни напоминала утопленницу.
— Кого зовут, сестренка?
— Не притворяйся, от тебя несет! Ты был с ней.
Так обвиняли в рассказах по радио, бросали в лицо измену, это звучало театрально и пафосно. Я придумал десяток ответов, сочинял какие-то басни, изворачивался, а получил прямой в лоб. Слова резко утратили вкус. Хотел бы наврать, да не мог. Я был с ней.
— Апач. — Никчемное древнее слово, без смысла и формы. Разбитая чашка.
— Кто он?
— Ты не помнишь? Мама пела нам песню…
— Про золотую пулю. — Левая бровь Эни напоминала порез, она все время была слегка приподнята, это придавало лицу выражение вечной иронии, ну-ну, мальчишечка, что еще скажешь?
— Апачи — это племя индейцев.
— Ты пробовал его убить?
Отец показался в конце переулка, грубая, приземистая фигура, человек-пригорок, застыл, точно знал, что мы его обсуждаем, медленно двинулся в нашу сторону, красуясь, позволяя рассмотреть себя во всем блеске. Он волочил какой-то тюк.
— Нет.
— Дерьмовое у тебя волшебство. — Бровь сдалась, упала, Эни не смотрела на отца, моргала в мою сторону.
Я обнял ее, точно прощался, уперся горячим своим лбом в прохладную выемку ее ключицы, хотел бы я весь уместиться там. От нее приятно пахло, беззаботно и нежно.
— Когда ты обогнала меня? Как ты стала взрослой?
На шею мне заморосил теплый дождик. Я еще теснее прижался к ней и вдруг вспомнил, что давно, еще до всей этой муры, точно так же вжимался в маму, копией которой стояла передо мной Эни. Я прибегал к маме, чтобы спрятаться в ней, отгородиться от неминуемого наказания или избыть детский роковой страх.
— Я не выросла, — продираясь, сквозь плач, сказала Эни, — просто не умерла.
И теперь уже мне пришлось быть ее плотиной, держать удар урагана, Эни рыдала, стискивала кулаки и молотила меня по спине.
— Я зверь! — кричала она. — Больной зверь в клетке! Душит! Душит меня, понимаешь?!
Папаша надвигался. Неумолимый, как песчаная буря. О чем он думал, глядя на нас? Есть ли у оживших вообще мысли или они, как роботы смерти, движимы загробными алгоритмами?
Я стискивал Эни слабыми своими объятиями и не понимал, как поддержать, чем поделиться? Шрамом на животе? Уроком трехдюймовых гвоздей? Липкой памятью коровьего черепа на лбу? Сунуть в руку молоток и сказать: «Доделай сама»?
Я украдкой обернулся: где Гнилой? Тот пропал. Сверток, который он тащил, остался лежать поперек дороги.
«А что удавка, — такая очевидная, мысль всплыла только сейчас, — я все еще привязан к нему?»
Ответ лежал на дороге. Достаточно было бросить все, поцеловать Эни в лоб и, не говоря ни слова, раствориться в пустыне.
Потом сидели рядом, тесно прижав бедро к бедру, что казалось, мы срослись и жить нам теперь трехногим веселым уродцем. Груз, который бросил отец, не давал мне покоя. Я нервно щелкал ногтем.
— Некуда бежать, — подвела итог Эни и неожиданно крепко поцеловала меня в губы. — А ты и не беги. Дерись.
Встала и пошла в трейлер, забренчала посудой. Нужно было кормить маму.
Я не удержался — пошел смотреть, чего наловил отец. Меня душили скверные предчувствия. Не стоило этого делать: подходить ближе, тыкать ногой, разворачивать тюк. Я заранее знал, что там.
Труп.
Гнилой тащил мертвеца.
Я отскочил к стене, точно мертвый мог меня укусить. Рывок спас на долгие три мгновения, я увидел, что Гнилой прячется в дыре по соседству, сидит в засаде, и та только что принесла ему меня.