Мы расстелили одеяло, придавили по бокам кусками бетона, раскрыли пластиковый короб.
— Руки, молодые люди, — мама никогда не забывала о приличиях и гигиене. — Джек, ты ковырялся в грязи или мазуте?
— Маааа. — Я обтер чумазые ладони о штаны.
— Лучше, но не заставляй…
— Ну, хватит. — Отец начал выгружать на одеяло еду. У меня симфонически забурчало брюхо. Все рассмеялись. Корзина обещала пиршество: огромный тушкан, фаршированный водяной ягодой и запеченный в углях, дикая черемша, фляга сбродившего молока для взрослых — я с надеждой отнес себя к взрослым — и мятая банка, таившая в себе невероятное приключение. Каша, бобы или сгущенное молоко.
Начали с тушкана.
— Всегда, — вещала с набитым ртом мама, подкрепляя слова рукой с зажатой косточкой, дирижировала нашим чавканьем, — надо начинать с мяса. Тяжелая. Грубая. Основная еда.
Черемшу жевали, глядя, как зеленые густые лучи пробиваются сквозь тучи и красят равнину во все оттенки салата, изумруда и ультрамарина.
— Могли бы жить в том волшебном краю. — Все взгляды ползали по стране, начинавшейся по ту сторону моста. Мама мечтательно вздохнула и отерла губы. Отец похлопал ее по руке и сбросил хвостик черемши вниз. Мы следили за ним, пока он не исчез. Я блаженно откинулся на одеяло и смотрел вверх. Солнце плавало в бульоне облаков, круглобокая потусторонняя рыба.
— Мы могли бы уехать. — Отец всегда предлагал искать счастья в другом краю.
— Или остаться, — тихо, но твердо сказала Ши, ее знобило, она вообще всегда мерзла, куталась в чудовищный свитер с множеством дыр и прорех, сидела, глубоко надвинув капюшон. Младшая не любила солнце, почти как индейцы. Другие дети звали ее Мокрицей, в глаза за такое можно было и получить, но от правды никуда не деться — лучше всего ей было под землей, она изучила все ходы и выходы в местной канализации, если кто терял собаку или младенца, шли к ней. Ши всегда отыскивала пропажу. Пусть не всегда живую.
Мы жили в суровом крае. Смерть качала каждую колыбель.
— Ты мог бы уйти, — пролепетала Эни, ни на кого не глядя, но обращаясь ко мне, — ты уже взрослый. Завел бы девушку, детей.
— Куда я от вас? — Счастье перехватывало дыхание, подлинное принятие, любовь.
— Без нас, — поправил отец. — Никуда.
Он крепко, по-мужски сжал мне плечо, и я понял — отец мной гордится. Признание теплом разлилось по груди. Я поморщился, что-то кольнуло в сердце.
— Мы — семья, везде вместе. — Отец обнимал маму за плечи, мы с Ши лежали по бокам, и только Эни сидела поодаль. Ревнует она, что ли?
— Смотрите, — мама показала на небесную реку, солнце, лохматое, грозное, показалось в разрыве облаков, — загадывайте желание, скорей!
Солнце висело прямо перед нами, протяни руку, отломи кусок, сделай солнце своей частью, мы встали, я задыхался от чувства невероятной важности, нечто подобное я испытал, приняв на руки новорожденную Ши.
В расщелине у наших ног закипел туман, откликаясь на приказ своего властелина, он бугрился и восставал навстречу солнцу, мы застыли, молчание натянуло струну, и та дрожала, волнуясь.
«Сейчас произойдет нечто особенное, — убеждало меня сердце, — сейчас ты прозреешь! Поймешь! Вспоминай! — Я морщился, оглядывался на родных, но те стояли неподвижно. — Вспоминай!»
Солнце нахмурилось и обрушилось за горизонт.
Облака покрылись радужной дымкой, она полировала тени, заполняла собой лощины и впадины, тонировала более темные пятна сначала пеплом, а потом и густым киселем тумана.
— Совсем скоро стемнеет, — очнулся отец, — собираемся домой.
Мы катили по стране пробуждающейся ночи, спешили наперегонки с ее сумрачными конями, звучали ее охотничьи рожки, из нор, пещер, шкафов, из-под кроватей выходили ее полночные слуги.
Внезапно отец встал как вкопанный. Мама вскрикнула, ей больно отдало в ногу.
— Завтра идем на рыбалку. — Отец смотрел остановившимся взглядом перед собой, не сразу сообразил, что он обращается ко мне. — Черви за тобой.
— Я уже накопала, — хихикнула Ши, и все рассмеялись, какая ловкая и смелая получилась у нас сестренка.
Не смеялась только Эни. Она смотрела мне в спину, кожа чесалась от этого взгляда, но я не знал, что ей сказать.
Мы успели домой до луны.
Говорят, ее можно отвадить, если выстрелить прямо в глаз.
Еще четверть часа шушукались и болтали, укладываясь. Мы уснули без снов. В нашей семье смотреть их было запрещено.