Дил сам взял трубку.
— Я хотел бы знать, не можете ли вы мне кое-что объяснить, — начал он медовым голосом. — Не имею в виду вас лично, но зачем было скрывать информацию о Геркулесе почти два месяца?
Гарри вздохнул.
Изложив свои претензии вместе с предупреждением, что вполне вероятен официальный протест из Йеля, Дил задал волновавший его вопрос.
— Многие из нас не убеждены, — заявил он, — что нам сообщено все полностью. Есть ли что-то, что вы еще скрываете? Что-то, чего нам не сказали?
— Нет, — ответил Гарри. — Больше ничего нет. И тогда прозвучал второй вопрос:
— Не было еще одного сигнала? Гарри замялся, щеки у него загорелись.
— Мы описали все, что у нас есть.
Обычно его работа не вынуждала его врать. Он этого не умел и даже несколько удивился, как легко дал свой ответ — теоретически говоря, верный. Но все равно ощущал тяжесть своего обмана.
В такой вечер одному ужинать не хотелось. Он позвонил Лесли.
— Да, — ответила она. — С удовольствием.
Гарри предпочел бы на несколько часов вообще уехать из Годдарда. Вопрос Дила был типичным среди тех, которыми его целый день закидывали. Он сомневался, что, когда все это кончится, ему хоть кто-то вообще будет верить. И ничего ему не хотелось сильнее, чем быть подальше от собственного кабинета. Но Лесли хотела быть поближе, и он согласился.
— В любой момент что-нибудь может случиться, — объяснила она. — Не такой момент, чтобы далеко уезжать.
И они пошли в «Красную черту».
В абажуре дымного стекла горела свечка. Официант принес меню и представился. Когда он ушел, Гарри наклонился к столу, чтобы можно было говорить тише.
— Ты не думаешь, что они уже сегодня могут начать расшифровку?
— Нет, — ответила она. — Нет, конечно. Но Эд беспокоится.
— Почему?
— Я думаю, они, когда увидели начальное построение, ждали немедленного прорыва. Когда я уходила, он говорил, что либо решат задачу сейчас же, либо будут решать годами.
— А возможно ли, — спросил Гарри, — что текст так и не смогут перевести?
— Ну-ну, — сказала она, подняв глаза от меню. — Что за мрачные мысли?
Они заказали дежурное блюдо и графин белого вина. При свечах Лесли казалась еще притягательнее, чем Гарри ожидал.
— Гарри, — спросила она тихо, — дома у тебя все в порядке? Вопрос застал его врасплох.
— Ты говорила с Питом?
— Нет, это и так заметно. У тебя на пальце кольцо, но ты никогда не уезжаешь ужинать домой. — Она пожала плечами. — А сейчас сидишь здесь со мной.
— Ага, — согласился он. Поел, выпил вина, промокнул губы салфеткой и ответил просто: — Там капут.
— Тогда извини. Он пожал плечами.
— Я не хотела лезть в душу.
На ее губах играли блики света. Лесли была одета в белую блузку, и две верхние пуговицы расстегнуты. Как можно незаметнее Гарри оглядывал фарфоровое полукружие левой груди.
— Да нет, ничего.
Она улыбнулась, потянулась через стол и тронула его за руку ниже локтя.
— Все у нас распалось в ту ночь, когда пришел сигнал. — Гарри мотнул головой. — Нет, раньше, наверное. Намного раньше. Но в эту ночь все выплыло наружу.
— Дети есть?
— Один. Мальчик.
— Да, это еще тяжелее.
Гарри услышал голоса вокруг, звон стекла и тарелок, тихую музыку из колонок.
— Ладно, к черту, — сказал он.
Тут принесли рыбу, и тема была оставлена на время еды. Гарри осушил графин до дна и хотел заказать еще один, когда увидел, что она на него смотрит.
— Не одобряешь?
— Я не одобряю, только когда мне за это платят, Гарри. Тогда я вообще ничего не одобряю. — В глазах ее мелькнуло сожаление. — Может быть, потому что это всегда плохо кончается.
Гарри усмехнулся.
— Да, ты жуть до чего психолог. Ты это всем говоришь?
— Нет. Пациентам я говорю то, за что они мне платят, чтобы услышать. И это для них на ближайшее будущее хорошо, потому что на самом деле так оно и есть. А тебе я могу высказаться откровенно.
— Высказывайся.
— Ты интересный мужик, Гарри. В некоторых очень трудных вещах ты отлично умеешь адаптироваться. Например, ты сумел очень здорово поладить с самыми замечательными умами столетия. И с самыми толстыми задницами, попирающими правительственные кресла, если простишь мне такое выражение.
Гарри стал серьезным, ожидая продолжения.
— Люди вроде Гамбини и Квинта Розенблюма, — сказала она. — Большей разницы просто не придумать. Но оба они верят, что человеческая раса не очень многого стоит, и оба они тебя уважают. Корд Маевский разговаривает только с математиками, космологами и девственницами. Бейнс — только с Богом. И все они тебя принимают. Это, достижение немалое.