— Трах — не преступление.
— Он становится преступлением, если ты раскидываешь части ее тела по дому ее отца.
— Если ты был так уверен, что это я, у тебя была причина для ареста. Почему же ты не заковал меня в наручники?
— У меня не было ордера.
— Ты мог бы получить его. Чего ты выжидал, детектив Кейси?
Пристальный взгляд Гамильтона буравил его мозг, словно дрель. В его голосе была уверенность, которая навела Джека на мысль, что Майлз каким-то образом манипулировал им. Но с какой целью? Джек внезапно почувствовал, что его разоблачили. На лбу выступила испарина.
— Ты потеешь, Джек. Все в порядке?
— Тут жарко. И очень душно. А я шел сюда пешком.
— На какое-то мгновение я подумал, что ты скажешь, будто нервничаешь из-за того, что будешь давать показания на моем слушании.
Гамильтон внимательно наблюдал за выражением лица Джека.
— Ты, похоже, не удивлен.
— Я слышал об этом, — ответил Джек.
— Правда? Есть соображения?
— Меня не интересует прошлое.
— Но прошлое — это все, что у меня осталось, Джек. Благодаря тебе закаты остались только в моей памяти. Но это изменится. Я снова почувствую тепло. Это только вопрос времени. Что же касается нового процесса, то у меня сложилось странное ощущение, что ты не доживешь до суда. Этот псих хочет тебя сделать, я думаю. — Гамильтон подмигнул.
Джек чувствовал, что Аманда хочет поговорить с ним. На этот раз он решил послушать ее. Тяжесть и ярость последних семи лет навалились на него. Джек вернулся в спальню, снова переживая тот момент, когда Майлз Гамильтон запрокинул ей голову. Майлз улыбался. В его глазах играл влажный, тревожный свет. Гамильтон, совсем мальчишка, который сидел всего в паре метров от него, сказал: «А теперь смотри на меня. Смотри, как я уничтожу твой мир».
— Ты отсюда не выйдешь, Майлз.
— Было приятно, когда Чарлз Слэвин умолял тебя о пощаде? Это тебя проняло?
Разум Джека отключился.
Гамильтон вытащил кипу бумаг из-под блокнота и прижал ее к решетке.
— Узнаешь почерк?
Это была копия дневника Джека.
— Я смотрю, ты тоже научился выходить за пределы тела. — Гамильтон швырнул листы на стол. — Ты больной сукин сын. Когда мои адвокаты закончат с тобой, ты окажешься за решеткой. Придет время, когда я буду навещать тебя здесь.
Это было похоже на полуночный звонок, когда узнаешь ужасные новости, которые будут преследовать тебя всю оставшуюся жизнь. Джек привык к такому. Гамильтон использовал четвертую семью, чтобы заманить его сюда.
«Почему? Почему сейчас? К чему такая спешка?»
Голос, похожий на голос Майка Абрамса, приказывал ему уйти. Но Джек не мог пошевелиться. Майлз Гамильтон смотрел на него с той же самоуверенностью, что и тогда, в спальне.
— Ты думаешь, что я не знаю, что Алисия Клейбрук и ее сын попали в программу защиты свидетелей? — спросил Гамильтон. — Что ты прячешься под именем Джон Питерс? Я следил за тобой годами, Джек.
Странный жар залил глаза Джека, высушил горло. Вместо того чтобы уйти, он уронил чемодан на пол, подошел к решетке, схватился за прутья и почти прижался к ним лицом. Глаза Гамильтона сияли нехорошим светом.
— Ты никогда больше не почувствуешь тепла солнца, Майлз.
— А ты можешь всего через несколько секунд встретиться с женой.
Джек действовал молниеносно. Он просунул сквозь прутья правую руку и схватил Гамильтона за рубашку. Тот отреагировал как новичок — он ухватился за руку, которой Джек тянул его к себе. Левой рукой Джек схватил его за затылок и с размаху ударил лицом об решетку. Потом разжал правую руку и схватил Майлза за горло. Он все сильнее сжимал пальцы, ощущая, как они погружаются в плоть.
У Гамильтона из носа шла кровь. Он покраснел, глаза слезились, из горла вырывались сдавленные влажные звуки.
— Это как попробовать Бога на вкус, не так ли, Джек?
Но Джек его не слышал. Он вдавливал голову Гамильтона в решетку, глядя, как его кровь стекает по рукам, чувствуя ее тепло. Для своего возраста Майлз был достаточно жилистым и сильным, но он не мог и пошевельнуться. Сила Джека — его ярость — приковали его к решетке.
Гамильтон вскрикнул, и Джек почувствовал, как черные тучи, окутывавшие его разум, разошлись, как засияло солнце, ударив его потоком тепла, который выжег сожаление и ярость, уничтожил воспоминания, которые преследовали и отравляли его. Благословенное исцеление, которое он так отчаянно искал, было теперь в его руках. Он только сожалел, что это удовольствие не продлится вечно.
Джек сжал сильнее. Он мог бы с легкостью раздавить череп Гамильтона.