— Да-а-а! — Дзыня прочел мой текст, долго молчал. — Действительно: Бог оградил тебя от всякой халтуры.
— Чем же это? — польщенно уже я поинтересовался.
— Полной твоей безмозглостью!! — Дзыня заорал.
— Ну спасибо тебе! — Я вынул бахилы из мешка. — Вот — все в полной ценности и сохранности: в резиновых бахилах элегантные кожаные на меху, в кожаных зимних черные лакиши, в лакишах — замшевые домашние. Получи!
— Да-а, — Дзыня со вздохом говорит. — Честно теперь скажу: никакая обувная промышленность не обращалась к тебе, я сам тебе эту обувку дал, надеялся хоть так к реальной жизни тебя привлечь!
— Да так я и понял, — я вздохнул.
Тяжело было домой идти! Что жене с дочкой сказать? Не способен ни на что?
К художнику Чертушкину забрел на чердак — увидел, что он работает еще, свет горит.
Захожу — среди пустого чердака стоит перед мольбертом.
— Ну как жизнь? — Чертушкина спрашиваю.
— Не видишь разве? — на картину кивнул. — А у тебя как?
— Плохо! — стал жаловаться ему. — Совершенно концы с концами не свести!
— А разве их надо сводить? — удивленно Чертушкин говорит. — Впервые слышу!
— А не надо? — я обрадовался.
— Конечно нет! Дело надо делать, а не концы какие-то сводить!
— Правильно! — говорю.
Перед уходом моим мне Чертушкин говорит:
— Возьми изоляционную ленту с мольберта — приклей меня на ночь к стене.
— Зачем это? — Я испугался.
— Да сплю я так.
К ночи похолодало, потом потеплело, потом снова похолодало — на тротуарах такие каточки образовались, метра по полтора. Скользил я по ним, и вдруг вспомнил: «Да, значит, я червяк пустой, червяк с проломленной башкой!» Что-то тут есть... Но что там, интересно, дальше?
Домой радостный вбежал. Жена увидела:
— Деньги получил?
— Как тебе такое в голову могло прийти?!
До утра сидел. Утром вдруг Дзыня пришел — сам уже:
— Радуйся! — говорит. — Все думал про тебя и в конце концов такую работу тебе нашел, на которой практически не нужен мозг.
— Какую же это? — от стиха оторвался.
— А? — Дзыня гордо огляделся. — Редактором кладбища! Не ожидал? А то на памятниках там пишут что попало — ни в какие ворота не лезет!
— А смерть разве лезет в какие-то ворота? — спросил я.
— Что ты хочешь этим сказать? — Дзыня не понял.
— Пусть пишут, что хотят, — сказал я.
ШАГ В СТОРОНУ
Когда дела твои заходят в тупик, умей сделать шаг в сторону и почувствовать, что жизнь — безгранична!
Вот — этот случайный дворик, в который я наобум свернул с тротуара — мгновение назад его не было, и вот он есть. Нагретые кирпичи. Фиолетовые цветы. Шлак.
Выйдя из-под холодной, вызывающей озноб арки в горячий двор, я постоял, согреваясь, потом пошел к обшарпанной двери, растянул ржавую пружину. Снова сделалось сыро — я поднимался по узкой лестнице со стертыми вниз светло-серыми ступенями.
У двери на третьем этаже из стены торчала как бы ручка шпаги с буквами на меди: «Прошу повернуть!» Я исполнил просьбу — в глубине квартиры послышалось дребезжанье.
Хозяин, с маленькой лысой головкой, в спортивном трикотажном костюме, открыл, отвернувшись.
— Водопроводчик! — неожиданно для себя сказал я.
И пошел за хозяином. Большая светлая комната была скупо обставлена — только по стенам. На пыльном столике у окна стоял аквариум, затянутый ряской. В мутной зеленоватой воде толчками плавали полурыбки-полуикринки: крохотная стекловидная головка, прозрачный хвостик и животик — темная икринка.
Хозяин пошел по комнате ножками в маленьких кедах.
— ...Вот, Саня! — обращаясь к гостю, скромно сидевшему на пыльном диване, продолжил он. — Уезжаю, значит. Преподавателем... Спортлагерь «Лесная сказка». Само название, я думаю, уже достаточно за себя говорит!
Он вышел в коридор, потом вернулся.
— Ванна там! — показал он мне.
— Ничего, ничего, не беспокойтесь! — ответил я. Хозяин удивленно посмотрел на меня.
— Ты что, Коля, корюшки намариновал? — проговорил гость с дивана. — Дай рубануть!
Коля повернул к нему светлую лысеющую головку.
— Для тебя, Саня, все, что угодно! — сказал он, особо отчеканивая «для тебя».
С серой ложкой и блюдцем он подошел к высокой стеклянной банке у стены, поднял крышку, снял желтоватую засохшую марлю и, присев боком, скрипя ложкой изнутри по боку банки с радужным отливом, осторожно поднимал и складывал в блюдце белесых ломающихся рыбок. Потом круговым роскошным движением обсыпал все добытой из маринада морковью и, пристукнув, поставил блюдце перед другом на столик.