Кому свирепый хаос — отчий дом,
Вперед стремится и идет с отвагой
Там, где другой не сделал бы и шага.
Абенсеррах
Слух о том, что Мартин Алонсо Пинсон решил отправиться вместе с Колумбом, мгновенно облетел весь Палое. Теперь желающих принять участие в плавании было более чем достаточно: пример одного известного и уважаемого в округе человека подействовал на местных моряков куда вернее всех приказов королевы и ученых объяснений Колумба. Мартина Алонсо они знали давно и привыкли считаться с его словами. За ним они шли слепо, целиком полагаясь на его опыт, в то время как сухие приказы пусть даже почитаемой, но незримой государыни вызывали у них мысль не о выгодном предприятии, а о суровых наказаниях. Что же касается Колумба, то, хотя его достойный вид и серьезность производили на матросов благоприятное впечатление, за спиной о нем судачили в Палосе точно так же, как раньше при королевском дворе в Санта-Фе.
Семья Пинсонов принялась за снаряжение экспедиции с усердием людей, привыкших скорее исполнять, чем рассуждать. Многие из них приняли в этом деле самое непосредственное участие; один из братьев Мартина Алонсо, Висенте Яньес, тоже бывалый моряк, принял на себя командование каравеллой, другой согласился плыть кормчим [37] . Короче говоря, за месяц, истекший после встречи Колумба с Пинсоном, для экспедиции практически было сделано гораздо больше, чем сам мореплаватель сумел сделать за семнадцать долгих лет, хотя отдавал этому предприятию все свое время, силы и мысли.
И все же, несмотря на помощь Пинсонов, снаряжение судов экспедиции встречало упорное противодействие. У этой семьи были не только друзья, но и враги, и вскоре, как это часто бывает, население маленького городка разделилось на две партии, одна из которых трудилась ради осуществления планов великого мореплавателя, а другая всячески им препятствовала.
По приказу двора была конфискована для Колумба каравелла, и владельцы ее возглавили враждебную партию. Многие матросы, по обычаю тех времен, тоже были завербованы насильно для участия в необычайном и таинственном путешествии, и, разумеется, все их друзья тотчас примкнули к числу недовольных. С каждым днем на судах обнаруживалось все больше упущений и значительных недоделок, а когда вызывали рабочих, чтобы их устранить, те отказывались что-либо делать. Чем ближе подходил день отплытия, тем яростнее разгоралась эта скрытая борьба. Пинсоны с горечью убеждались, что даже те, кто добровольно изъявил желание испытать свое счастье, начали колебаться, а некоторые попросту сбежали.
Так шли дела до конца июля. В один из последних дней этого месяца Мартин Алонсо Пинсон снова приехал в монастырь Ла Рабида, где Колумб проводил все свое время, свободное от непосредственного наблюдения за снаряжением судов и подготовкой к плаванию, и где Луис де Бобадилья изнывал от безделья, не находя себе иного занятия, кроме размышлений о красоте, преданности и прочих добродетелях Мерседес де Вальверде. Даже настоятель Хуан Перес и тот старался всемерно помочь своим друзьям. Ему удалось почти полностью подавить ропот невежественной монастырской братии; во всяком случае, они больше не поносили Колумба на всех перекрестках, а если и высказывали свои сомнения, то много тише и осторожнее.
Когда Колумбу и настоятелю сообщили, что их хочет видеть сеньор Пинсон, оба тотчас поспешили его принять. Час отплытия приближался, и значение Пинсона все более возрастало; мореплаватель и монах прекрасно понимали, что в такой момент даже покровительство самой Изабеллы не могло заменить влияние и энергию бывалого моряка. Поэтому сеньору Пинсону не пришлось долго ждать: почти сразу же его провели в келью, где ревностный францисканец обычно принимал гостей.
— Добро пожаловать, достойный Мартин Алонсо! — воскликнул настоятель, едва его старый друг появился в дверях. — Что нового в Палосе? Когда наконец вы сможете приступить к исполнению ваших благих замыслов?
— Клянусь святым Франциском, этого вам никто не сможет сказать! — угрюмо отозвался Мартин Алонсо. — Я уже раз десять готовился поставить паруса, и каждый раз возникали все новые препятствия. «Санта-Мария», на которой поплывут адмирал и сеньор Гутьерес, или де Муньос, — не знаю, что ему больше нравится, — уже снаряжена. Судно доброе, грузоподъемностью более ста тонн, и адмиралу со всеми его благородными спутниками будет на нем не хуже, чем святым отцам в монастыре Ла Рабида, тем более что на этой каравелле есть палуба!