но жадность ее неуемна.
Зачем пришла издалека,
если всем сует свою душу, -
умирающим, новорожденным,
тем, кто в море и кто на суше?
Много дней у нее за спиною, -
не устанет сама себя слушать.
Если всем сует свою душу,
зачем пришла издалека?
Ей бы душу бросить в пустыне
кактусом одиноким
или в море найти другую -
без желчи и злой мороки.
Зачем в страну пальм явилась
все та же, с той же заразой?
О ней говорят мне, приносят
ее каждый день в рассказах,
но я ее не видала,
она кажется мне безглазой.
Каждый день вступаю в знакомство
с новым деревом, с редким зверем
и со всем, что живет и приходит
к моей незапертой двери.
Но как чужестранку выгнать,
если я ее не видала?
А если войти ей позволить,
что тогда бы с покоем стало,
что стало б с моим достояньем -
с моим деревцом одичалым?
Все спрашивают меня,
приходила ли фея злая,
и потом говорят: "Это хуже,
когда свой приход замедляет..."
Перевод О.Савича
Скорбь
117.
Одно слово
Застряло в горле слово, -- на свободу
не выпущу его, себе оставлю,
хотя оно во мне как сгусток крови.
А выпустить -- сожжет живое поле,
убьет ягненка, птицу кинет наземь.
Я выплюнуть его должна и спрятать;
найти дыру, прорытую бобрами;
и белой известью залить его,
чтоб, как душа, оно не полетело.
Я не хочу, чтоб знали, что живу я,
пока оно в крови отравой бродит
то вверх, то вниз -- с моим дыханьем диким.
Хотя его, сказал отец мой Иов,
мой бедный рот сказать его не должен:
оно покатится и у реки
запутается в косах женщин или
согнет и подожжет кустарник бедный.
Я брошу на него такие зерна,
чтоб за ночь выросли и задушили
и не оставили ни букв, ни звуков.
А может быть, прикончу, как гадюку,
когда ей надвое хребет ломают.
Потом вернуться в дом, войти, заснуть
и знать: оно отрезано бесследно.
Проснуться через много сотен дней,
во сне, в забвенье наново родившись.
Не знать, что было на губах моих
из йода и квасцов такое слово,
забыть ту ночь, единственную ночь,
забыть тот дом, тот дом в чужой стране,
забыть, как я ждала луча у двери,
не знать, что без души осталось тело!
Перевод О.Савича
Ноктюрны
118. Песнь, которую ты любил
Пою ту песнь, что ты любил, о жизнь моя,
чтоб ты приблизился и слушал, жизнь моя;
чтоб ты припомнил жизнь, -- она была твоя,
пою я в сумерках, родная тень моя.
Я не хочу сейчас замолкнуть, жизнь моя.
Без крика моего как ты найдешь меня?
Что скажет обо мне вернее, жизнь моя?
Я та же, что была когда-то, жизнь моя.
Я не потеряна, не позабыта я.
Приди, приди ко мне под вечер, жизнь моя.
Приди, припомнив песнь, что раньше пела я.
Ты узнаешь ее, скажи мне, жизнь моя?
Ты имя не забыл, которым звал меня?
Что время для меня! Всегда я жду тебя.
Ты не страшись ночей, тумана и дождя.
Приди дорогою, а хочешь -- через луг.
Где б ни был, позови меня, о жизнь моя,
и напрямик иди, иди ко мне, мой друг!
Перевод О.Савича
Профессии
119.
Руки рабочих
Руки твердые похожи
на моллюсков оголенных;
цвета перегноя, цвета
саламандры опаленной,
руки чуткие взлетают
или никнут утомленно.
Месят глину, тешут камни,
разрыхляют почву сада,
медно-красны в белом хлопке,
треплют лен и гонят стадо,
и никто на них не смотрит,
лишь одна земля им рада.
То на молоты похожи,
то, как заступы, бесстрастны;
сумасшедшие колеса
иногда их рвут на части,
и рука, что уцелела,
узнает вдовы несчастье.
Слышу, как стучат кувалдой,
вижу -- у печей пылают,
и летят над наковальней,
и зерно перебирают.
Я их видела на шахтах,
в голубых каменоломнях,
за меня гребли на лодках
по воде коварной, темной,
гроб мне сделают по мерке,
хоть меня и не припомнят...
Каждым летом ткут холстину
свежую, как вздох прибоя,
и прядут они и чешут хлопок,
шерсть -- добро чужое,
и поют потом в одеждах
у ребенка и героя.
Засыпают в ранах, в шрамах,
испещренные металлом.
Свет созвездий в окна льется,
чтобы силу дать усталым.
Но во сне копать и строить,
мыть и сеять продолжают;
и Христос берет их руки
и к груди их прижимает.
Перевод О.Савича
Странствия
120. Двери
Много я гримас видала,
в том числе -- дверей гримасы.
Долго я на них смотрела:
голые, как кость без мяса,
мне показывали спину
цвета волка и лисицы.
Стоило ли двери делать,
чтоб в плену у них томиться?
Дом с закрытыми дверями -
плод, покрытый скорлупою;
дом не делится с дорогой
внутреннею теплотою;
двери учат нашу песню
от прохожих запираться,
к радости не приглашают,
выпустить ее боятся.
Молодыми не бывают,
и старухами родятся.
Двери -- грустные ракушки
без песка и без прилива.
Двери -- грозовая туча
над большой землей счастливой,
прямизной они похожи
на прямые складки смерти,
я склоняюсь перед ними,
как тростник, дрожащий в ветре.
"Нет!" -- они твердят рассвету,
что над ними нежно блещет.
"Нет!" -- твердят морскому ветру,
что над ними рукоплещет,
и дыханью свежих сосен,
и реке, что рядом блещет.
И, как древняя Кассандра,
не спасут, хотя все знают:
потому вошла свободно
в дверь судьба моя больная.
Я стучу, и вот как будто
ловит дверь меня на слове,
а просвет, сухой и жадный,
словно шпага наготове,
и взлетают створки, словно
настороженные брови.
Я вхожу и будто пятна
на лице своем скрываю;
что мой дом, как плод невскрытый,
мне готовит, я не знаю
и гадаю: избавленье
ждет меня иль гибель злая.
Я хочу уйти, оставить
все, что землю закрывает,
горизонт, что от печали,
как газели, умирает,
и людские двери -- втулки
бочек, где вода -- чужая;
чтоб руками не касаться
их ключей, холодно-жгучих,
звона их вовек не слышать,