беседуя с тобой.
Верблюд проходит Казахстан,
ища в пустыне смерть,
и я хочу твой лёгкий стан
обнять и умереть.
Когда же до тебя дойду,
увижу лунный свет
и след, ведущий на звезду,
которой в небе нет.
Домашние змеи
В этом доме змей полно:
кос девичьих, непослушных.
Вьются как веретено,
пахнут яблоком и грушей.
Всюду стелются они –
от гостиной до столовой,
наполняя сказкой дни
и судьбу значеньем новым.
Пью парное молоко,
то бледнею, то краснею,
наблюдая, как легко
на полу танцуют змеи.
Вечерний звон
Пустые эти слова:
в сердце –
его голова.
Их нужно в амбаре песен
на крюк железный повесить
и слушать
вечерний звон
со всех четырёх сторон.
Дождь в пустыне
Дождь в пустыне – откровенье
и нечаянный дружок.
Он песку вскрывает вены
и летит наискосок.
Он уснувшему опалу
дарит синие круги,
чтобы лето зеркалами
отражало сапоги,
птиц неведомых в зените
и кузнечные меха,
удивленье: «Поглядите,
небо дарит петуха!»
Вальс столетий
Говорите, тополя,
белым пухом,
чтоб привиделся рояль
светлым духам.
И на нём сыграла даль
вальс столетий,
и чтоб слушали рояль
наши дети.
Те, кто слушать не хотят
речь погостов,
и с улыбкою летят
ночью к звёздам.
Случайная строчка
Лазурной Катуни видней,
в чём строчка моя виновата!
Готовлю салат из теней
под грохот её перекатов.
Дышу, предвкушая еду
из шума Катуни и чуда.
Лишь так я дорогу найду,
которую век не забуду.
И трепет, и лист лопуха,
повёрнутый к повести скучной...
Случайная строчка легка
и пахнет таёжною кручей.
Memento mori
Я память детства берегу
в произношении картавом.
Мой дом на левом берегу,
а твой – на правом.
Меж нами строгая река
и пограничники-налимы.
Текут печальные века,
как пилигримы.
Смущая радугу-дугу,
поют забытые дубравы…
Мой дом на левом берегу,
а твой – на правом.
И всё минувшее не прочь
вернуть утраченное русло...
Выходит из укрытья ночь
и гасит чувства.
Теперь и я молюсь песку
и радую сухие травы:
мой дом на левом берегу,
а твой – на правом!
Полночь в деревне
Наступает полночь
ангелу на пятку.
Дым печной играет
с облаками в прятки.
Раскидали ноги
на полатях бабы.
Слышится родное –
и «авось», и «кабы».
В темноте подполья
огурцы, как встарь,
плавают в рассоле,
каждый – государь.
И читает пряжа
сказку у окна,
и детишкам вяжет
варежки Луна.
Ты и ветер
Ты – ветер
весеннего дня,
ты спрятала тайну
в меня.
Клюкою надежды,
как гном,
ищу её ночью и днём.
Откликнись!
Приди!
Уложись
в шкатулку по имени
Жизнь!
Но ты
окликаешь меня,
исполнив
желание дня,
и снова с восторгом
ловлю
в глазах твоих
тайну свою.
Бабочка-шалунья
Весна. И бабочка-шалунья,
подруга юной голове,
рисует солнцу «аллилуйя»,
мелькая тенью на траве.
И свет готов уравновесить
всё то, что сказано легко,
и превращается в повесу,
и пьёт живое молоко.
Вот написала, улетела
туда, где дышит синева
недостижимостью предела,
и не нужны совсем слова.
Высота в дождливую погоду
В тёплый дождик постоять
под навесом за дровами.
Высота ложится спать
всеми летними дворами.
Загрузив в себя пейзаж,
разговоры о покосе,
томик Пушкина, гараж
и бычка у бабы Фроси.
Высота ложится спать
под столетнею сосною,
съев подножье у моста
над речушкою лесною.