Благопожелание
Пусть в эту книгу забежит родник,
питая корни, скрытые от глаза,
чтоб от сухого завтрака язык
отвык навеки, словно от заразы.
Подземная вода стиху нужна,
она – этаж и башня, и лекарство,
и Мономаху верная жена,
и Хлебникову – Астрахань и астры.
Лунная таможня
Вдали луна, как жёлтый семафор,
указывает путнику дорогу.
Мол, ехать можно с некоторых пор,
но подарите что-нибудь, ей богу!
Я так люблю источники наитий…
Хотя б пустяк, мой друг, но подарите!
Быть может, порох, старое ружьё
иль сердце обнажённое своё!
Акварели аквамарина
Затрещит стрекоза над кустом
и откроет ключом-невидимкой
человеку в обличье простом
дверь прозрачную, в утренней дымке.
Сам войдёшь или звать мотылька
удивлённому сердцу прикажешь?
Дни забот забирает река,
отдыхает сомненье на пляже.
У открытого воздуха рот
перепачкан молвой и малиной.
Вот она, моя родина: ждёт,
записаться в поэты зовёт…
Акварели аквамарина!
Зелёный бык
Я к чудесам земным привык
и ледники пою Алтая.
Но вот и он – зелёный бык –
идёт и головой мотает.
Его зелёные рога
полны задумчивости камня,
и чешет голову быка
осока влажными руками.
Среди ухоженных коров
он – как алтайская сиротка:
и бабочкам весёлым кров,
и заводи широкой – лодка.
Зелёный бык? Таков удел
деревьев в лунном окруженье!
Округу пачкает как мел
туман, меняя положенье.
А ночь без лодок и сетей
вернуть готовится обратно
пропавших без вести детей,
кто утонул в реке когда-то.
Они земную благодать
вдохнут и улыбнутся лету.
И бык зелёный их катать
охотно будет до рассвета.
Катуни
Ужели ты лазурная верёвка,
в ушко Алтайских гор продёрнутая ловко?
Рабочим сердцем гонишь кровь свою
на радость декабрю и январю.
В твоём крупноголовом рыбьем теле
желудочные камни запотели,
и гонкою за призраком любви
полны пороги бурные твои.
Зато Садко на дне твоём играет
на гуслях красоту – и сердце мает,
и пузыри пуская из ноздрей,
щекочет брюхо сонных карасей.
Катунь, дари из своего именья
мне лишь одно – живое вдохновенье!
Тебя в стихах я звонких воспою
на радость январю и февралю.
Весенним утром
(этюд)
Словно глубокий вдох,
тянется птичья нитка –
ею заштопал Бог
утром весенним свитку
и на Россию надел –
синюю, золотую,
с перечнем добрых дел,
с Ангелом одесную.
Считалочка из детства
Я знаю: сердце – середина лета,
томатов и варений заготовка.
Мелькнёт вдали сиреневая лента –
оскал грозы, перемещенье тока.
Три трактора уедут на свиданье
с сырою почвой, пахнущею сыром,
и свет войдёт, и щель между домами
собой заполнит, как мастикой синей.
Ответит на вопросы ветерана
война: зачем взяла и сколько?
И улетит серебряною ранью,
увидев цель неведомую, сойка.
Я думаю, что лето… Впрочем, хватит
судить об этом чересчур лирично!
Ещё не пели птицы при Сократе,
ещё Донской стрелу для сечи кличет.
Ещё не завтра уходить в солдаты,
на новый путь ступив легко и просто,
и щуки в камышах одутловаты,
и дышат маком русские погосты.
Ещё не знают имени младенцы,
завёрнутые в тёплые конверты,
ещё жива считалочка из детства:
«Оса, стрекозка – середина лета…»
Утро на Алтае
Высыхающий сахар катунской прозрачной волны
на камнях-малахитах рисует узор Хокусая.
С Теректинских отрогов японские вишни видны –
в розоватых шарах говорлива пчелиная стая.
Кочергой и ухватом идёт в наступление день –
ну-ка, брат, помяни ледяную Белуху!
Словно бредень, струится тончайшая тень,
карасей доставляя весёлому певчему слуху.