о том, что каждый Божий миг –
как дно колодца.
И жизнь в коленцах и венцах
вовсю клокочет,
и нет начала и конца
у дней и строчек.
Алтайская осень
Словно Золушка, в полдень сорит высота
лепестками прозрачными мухи.
Флорентийские краски вбирает Алтай
в каменистые поры Белухи.
За песчаной межою – Монголии гонг
и верблюжьи сутулые юрты.
Бог Евразии здесь… Красотой занемог,
сквозняками от пыли продутой!
Высота высотой помыкает, в снега
уходя, как художник – в работу.
И орлиные гнёзда отыщет нога,
и больничных сиделок заботу.
По биению пульса колючих ключей,
по цветку на шершавой ладони
загадаешь и стаи крикливых грачей,
и сады с Вифлеемской звездою.
Осень скажет, как рыбе в реке зимовать,
как молиться на старые сани,
если панцирной сеткой темнеет кровать
перелётных гусей над лесами.
Так жену разлюбив, доживает свой век
хан монгольский в роскошном жилище,
в половину седую – ещё человек,
в остальную – уже пепелище.
Осень вымажет руки в брусничной крови,
вся – как выстрел, раздавшийся к сроку,
вся – безумная, вся – в двух шагах от любви,
вся – в надёжных руках, слава Богу!
Новый снег
Меня согревает
февральское небо
мягкими хлопьями
тёплого снега,
бегом лазурных,
прозрачных теней
за хлебом насущным
изменчивых дней.
Я твой на мгновенье,
я твой на века,
прижмёшься ко мне,
поглядишь в облака,
и новые птицы
уж в небе плывут,
и нового снега
так много вокруг.
Утром с постели встану —
ты за окном идёшь
в бурке седой тумана,
широкоплечий дождь.
Вешаешь всюду бусы,
манишь идти с собой,
добрый, зеленоусый,
клумбовый, ледяной!
И озорник к тому же:
не покладая рук
обыкновенной луже
даришь тончайший звук!
Дёргаю колокольчик —
долог его шнурок…
Может быть, кто захочет
свидеться на часок?
Верю: за облаками
вся сойдётся родня,
станут плескать руками,
спрашивать про меня.
«Как ты сюда?.. Надолго?..
Где?.. На Алтае?.. Что ж...»
Ах, ты, в одежде волглой
старый мучитель — дождь!
Птичий язык
«Ярлынь-и-кир-ру»… Сколько раз
такое в небе повторится!
Язык – небесный богомаз,
как понимает это птица.
Привычный Азии язык,
преобразивший всю округу.
К нему и зверь ночной привык,
и ветер тянется, как к другу.
«Ярлынь-и-кир-ру»… Сколько раз
мне говорила это птица,
а я всё ждал: её рассказ
в живое чудо превратится!
Переведён на языки
народов европейских будет.
И ножницами край реки
я резал вопреки минуте.
Сегодня степь с её теплом
и журавлиным перелётом
сказать готова ветерком
и дымкой утреннею что-то.
«Ярлынь-и-кир-ру»? «Кир-ру лынь!» –
несётся на задворках лета.
И сладким запахом полынь
встречает своего поэта.
Хариус в полдень
Стоит обнаружиться букашке
в кружеве полуденных теней –
мнёт тугую воду как бумажку
хариус, блеснув среди камней.
А была отмечена свеченьем,
нежностью таёжная река,
постигая вечности значенье,
отражая в небе облака!
Но волна плеснула – как из фляги
окатила гальку и песок,
и опять глядит из-под коряги
хариуса пристальный зрачок.
Жук скользит ли, ползает улитка –
тень им, как убежище, дана.
Шевелит усами повилики,
в небо поднимаясь, тишина.
Где-то вдалеке пасутся грозы
и уснул усталый ветерок…
Гетры полосатые – стрекозы
новый провоцируют рывок.
Творчество
Помнится, полями
думал я о стуже,
думал тополями
и звездою в луже.
Образ собирался
в узел откровенья,
освещая часа