И сечётся луч, как волос,
и слышнее птичий грай,
если свищет санный полоз
про морозы и Алтай.
Лунные тени
(соната)
Проснулись тени у берёзы,
обули лунные ходули
и ну рассказывать морозу
в какие тайны заглянули.
О золотистой снежной плоти,
о вере в синюю телегу,
о лошадях в простой работе,
что рады утреннему бегу.
Терять себя в сугробах пышных
не каждый человек захочет,
и зимняя Европа дышит
в просторы небывалой ночи.
И рада слушать небылицы
о том, как сумрак у дороги
оглоблей старой шевелится,
как запрягают горы Боги.
Луна латунною подковой
на звёзды ранние смотрела,
и им дарить была готова
своё морщинистое тело.
И Чуйским трактом занесённым,
умело щёлкая вожжою,
нестись по облачному склону –
знать, к неземному водопою.
После жизни
Умру – поселюсь
в трёх камнях,
огромных, замшелых, щербатых,
лежащих в алтайских полях,
поющих под ветром сонаты.
У трёх одиноких дорог
сошлись три любви, три разлуки.
И тянет зелёные руки
к ним тополь седой, одинок.
Уютно живётся в камнях:
то дождь постучит, то метели
порадуют свежей постелью,
то дальний проедет монах.
Когда же окликнет Рассвет:
«Вставай, Мухасё, надо ехать.
В ночи, у Вселенского Эха,
Басё твой читает сонет!» –
отвечу ему тишиной,
травою, укрывшейся снегом:
«Пусть лошадь качает телегу,
чтоб лучше спалось под луной!»
За горсть сухой травы коню…
О вздохи-выдохи апреля,
пернатые забавы лип!
И хорошо, что дудку Леля
зимой овраги сберегли.
По состоянью небосвода
и хлебной мякоти бугров
легко узнать, что есть свобода
и океан без берегов.
Весна – как пяльцы для узора,
весна – как пальцы в табаке!
И хариус стремится в гору,
и рысь полощется в реке.
Ещё крепка ночей прохлада,
но из могильников седых,
как призрак будущего сада,
исходит дух – весенний дых.
Тропою едем. Хвост лошадки
пугает не'жить по кустам,
и яркий месяц куропаткой
свой клюв протягивает нам.
Тебе, Алтай, я песню эту,
в горах ночуя, пропою
за сойки крик, за очерк света,
за горсть сухой травы коню.
Бабочки
От полевой епархии века
целуются два синих лепестка,
в уключине работая одной,
узнав узду и узел золотой.
Как хорошо им в домике цветка!
Сто бабочек – и вот уже река,
сто лилий – и обеденный уют,
где детям в чашках небо подают.
Но вот, чересполосицей украшен,
несётся шмель среди цветочных башен
заречной лады – матушки Европы,
где всем готовы вкусные сиропы,
и в небеса срываются, легки,
аншлаговые долгие хлопки…
О, бабочки!
Яблочные сны
Сентябрь – казак, Степашка Разин –
с утра победный сеет гам.
И – казни, казни, казни, казни
созревших яблок по садам!
Везут стеклянную посуду
и сахар, жизни эликсир,
и медный чан, и ложек груду…
Варенье – всякому кумир!
И на перронах станций дачных,
где остро пахнет шпал мазут,
звучит Огинский… Не иначе
в Москву Царь-яблоко везут!
И мы с тобою на Алтае,
зарывшись в сено на дворе,
живую повесть наболтаем
о жёлтой яблочной поре.
Из сундука достанем сбрую,
в свистульку дунем из сосны,
и – дай нам Бог! – перезимуем,
вкушая яблочные сны.
Горы и камни
(эпифания творчеству)
Узнать мечтаю от влаги,
о чём в тишине вечерней
поют весною овраги,
укрытые лунной тенью.
Полёт озорного камня
дробит тишину на части,
а горы живут веками,
забыв про земное счастье.
И пьют из чаши рассвета
нектар живого мгновенья…
Живи и ты, моё лето,
дыханием вдохновенья!