пулей лихой
в яблочко метили
доли плохой.
И уходили
в дали времён
степью идиллий,
лесом знамён.
Караванщик
О, Азия!
Из лунного песка
и жёлтого молчания
тоска
желаньем встречи
наполняют дни,
и бездорожьем движутся они,
верблюжьи караваны на Афган
и в сердце миражей
далёких стран.
И караванщик воином пустынь
расставил всюду
мёртвые посты.
Ода пустыне
Вся пустыня – поцелуя
лунный шорох и смятенье.
Это девушки танцуют –
жёлтой Азии растенья.
Если ты, положим, тучен
и живот свисает дыней,
будешь Азией обучен,
как вести себя с пустыней.
Ночь нашёптывает в ухо
про весёлую забаву,
и луна сползает брюхом
на Катуни берег правый.
Я смотрю на мир с откоса
в первый миг его рожденья.
Блещут бусы – утра росы,
и луна – стихотворенье.
Вызывание дождя
Брожу по Азии зелёной
(была пустынею когда-то),
повсюду густо заселённой
в эпоху Золотого Сада.
Брожу и думаю с улыбкой:
«Не оживить ли Чингисхана?
Качался б он в зелёной зыбке,
свои залечивая раны!»
Пойду налево, встречу чудо,
направо – встречу Иисуса,
а попадётся вдруг Иуда,
сниму коралловые бусы
и подарю их со словами:
«Тебя простил Зелёный Ветер!»
И будет стон над головами
плыть из столетия в столетье…
В эпоху Золотого Неба
так вызывают дождь в пустыне,
и волны зреющего хлеба
поют осанну благостыне.
Будни Азии
Путник в малахае
из зелёной чаши
аромат вдыхает
и рукою машет.
Смотрит, удивляется
на просторы Азии,
а она качается,
бесконечно разная.
В Азии и ветры,
распевая песни,
кажутся поэтами
шамаханской веры.
И два мира, слитые
в молодую радугу,
свежими молитвами
новосёла радуют.
Жёлтое в зелёном
Наполняют пчёлы кладовые сот.
Жёлтое в зелёном праздником живёт.
И щербатый камень помогает дню
осязать руками молодость свою.
Наблюдают ветры, певчие минут,
солнечного света мающий уют.
И летит округи лёгкий тарантас,
обгоняя вьюги, что пугали нас.
Поэт в Багдаде
Слух, приятель, ветром даден,
и на семь вершков могуч.
В старом, тыквенном Багдаде
купишь мёда и сургуч.
Отнесёшь добычу в спальню
юной ласковой княжне,
чтоб живые, в кольцах, пальцы
не готовились к войне.
Тут эмаль, а там – кинжалы.
Ходят-бродят посреди
слуги в белом, слуги в алом,
и айран разлит в бадьи.
Вес становится условным,
ноги пляшут там и тут,
и серебряные волны
от кальяна в сад плывут.
«Принимай, княжна, с Алтая
шкуры соболя и лис!
Мы сыграли свадьбу в мае,
а в июле – развелись.
И теперь моя свобода,
что росла среди полей,
ищет всюду, ищет брода
к белой рученьке твоей!»
У Багдада соль на шее
проступает в жаркий день.
В опахалах хорошеет
и княжну целует тень.
Просыпаюсь под телегой.
Ни жены, ни дома нет.
Только утренняя нега,
только звание – поэт!
Камлание шаманки
Камлание шаманки
летит по небесам
и громко спозаранку
стучится в Синий Храм.
«Тук-тук. Откройте, Духи,
Стоокому Огню!
Звезде – зелёной мухе –
я сердце подарю.
Отдам без проволочек
за выслугою лет
из дорогих цепочек
серебряный браслет!
Под звуки барабана
летит молитва к вам,
чтоб дети утром рано
смеялись тут и там.
Чтоб стариков возили
на Золотом Коне
источник Вечной Силы
отведать на Луне!»
Этюд с повторами
Две монгольские лошадки
на лугу коричневеют.
Ветер в синюю тетрадку
записать стихи не смеет.
И бегут, бегут куда-то,
тишину пугая, тени,
как послушные солдаты,
в поручении потея.
Две монгольские лошадки,