И Скрябин, повелитель звукоцвета…
Продолжи в облака Катунский хрящ –
получишь глыбу, спящую в тумане,
но Азией себя перепояшь,
и духовым оркестром солнце грянет.
Звук станет видим, краска запоёт
и Скрябин, повелитель звукоцвета,
учёным шагом в Азию войдёт,
чтоб зацвело засушливое лето.
Всё это снится мёртвому песку,
зурне усталой, и горячий ветер
грызёт, как кость, звериную тоску
под саксаулом – деревом столетий.
Шаман и Луна
(предания)
О чудесах, случающихся
в Уймонской долине
Уймонской долиной еду,
вдыхая ночную свежесть.
Имею буханку хлеба,
да нечем её порезать!
Я нож позабыл в Харбине,
в старинных книгах военных,
в отказе моей любимой
алтайскою стать царевной.
Такого Алтай не помнит,
считай, со времён Ойротов:
месяц в военной форме
шепчет любимой что-то.
Она вздыхает – Венера,
светило предков далёких!
Щекочет бедные нервы
буханка хлеба в котомке.
– Где нож раздобыть мне острый, –
спросил я месяц двурогий, –
чтоб запах почуять росный
любви и дальней дороги?
Чтоб охала селезёнка
от вкуса ломтя и соли
и ветер сушил пелёнки
тумана в пшеничном поле?
Месяц мне не ответил,
лишь завернулся в тучу.
Сел на попутный ветер,
воином стал могучим.
Месяц надежды полон:
зная, что хлеб – растенье,
выращенное с поклоном,
что-то своё затеял.
Месяц буханку хлеба
видит и голод чует.
Брызжет слюной по небу,
Чуйскому тракту, Чуе.
Месяц дела земные
чует во тьме белесой…
Тени плодя живые,
бродит туман по лесу.
Звонко стучат копыта
по золотым каменьям,
в море ночного света
плавает вдохновенье.
На перекрёстке неба
синим блеснув железом,
месяц буханку хлеба
ломтиками порезал!
Шаман и Луна
Шаман зацветает сказкой
и озорной улыбкой:
скоро он в гости к Царице
поедет тропою зыбкой
и будет искать, что свято
не только в его аиле:
корень душистой мяты,
растущей зимой унылой!
Шаман разбудить округу
желает ударом бубна.
Выходит к нему волчица
и скалит острые зубы:
«Пошто мешаешь волчатам
слушать сказку ночную?»
Шаман её превращает
в статую ледяную.
Идёт по дороге Алмыска,
клыками звёзды пугая,
несёт у себя под мышкой
художника Таракая.
«Художник вкуснее бая
и месячного барашка!»
Шаман её превращает
на всякий случай в букашку.
В Катуни играет рыба
среди холодного камня.
«Шаман, ты сегодня – глыба,
и машешь тремя руками!»
Шаман посылает в реку
подарок – виденье щуки,
и машет с обрыва сетью,
пугая рыбёшку мукой.
Но вот затихла округа,
а с ней – и полночный ветер,
и машет рукою друга
Луна в золотой карете.
Она на горе могучей
читает стихи шаману
и камень пускает с кручи –
торить дорогу туману!
Шаман наполняет песней
просторы ночного луга.
Теперь он – Владыка силы:
постиг земную науку!
Шаман садится на бубен,
словно на аргамака,
и едет к Луне на встречу
вдоль тёмного буерака.
Как алтайские шаманы ездили
на остров Ольхон,
на Сходку шаманов
Шаманы должны шаманить,
смущать, удивлять и ранить,
но выпала им нагрузка:
ехать аж до Иркутска!
Тряслись в вагоне плацкартном,
играя от скуки в карты.
На верхней полке лежали:
цветные одежды, шали,
и бубны важной горою
вздымались, звуча порою.
Сначала всё шло, как надо,
и ехать было наградой.
Шутили, курили, пели,
в окошко Сибирь смотрели.
Но вскоре явилась скука,
шепнула что-то на ухо,
и стали шаманы – ха! –
пускать в вагон петуха…
К примеру, за Красноярском
была остановка Краска,
а вслед за Краской – Париж