не то птица, не то зверь, –
женский лик, но синий весь,
возвещающий: «Я здесь!»
«Ты – Луна?» «Да, я Луна,
лучших замыслов полна,
дух её и представитель,
звёзд полуночных учитель!»
Все наелись и напились
и вконец развеселились.
День ли, ночь? До фонаря!
Лишь бы трезвая заря
не совала в рот «печенья» –
скучные нравоученья!
Кто-то выдумал ещё
предъявить Алтаю счёт
и по шутовскому списку
пригласить на бал Алмыску!
Кровожадную бабёнку,
поимевшую ребёнка
от охотника в лесу
за табак и колбасу!
Пригласить Алмыску в гости
согласились только кости,
что лежали на столе,
да баранина в золе.
Все хотели танцевать –
ноги к небу поднимать!
Но желание – не пух:
было высказано вслух!
Стены старого аила
затрещали, и могила
показала через щель
свою зимнюю постель.
И явилась у огня
лесу дальнему родня:
существо с клыками тигра,
у которой были икры –
в огороде кабачки,
были руки – как стручки!
Существо проникло в круг
перепуганных подруг,
и, как бешеный волчок,
не жалея рук и ног,
закружилось так, что дух
испустил вблизи петух!
Тут в живую перепалку,
не страшась, вступили палки,
и охотничье ружьё
испугало вороньё!
Парни смелые гурьбою
потащили за собою
злого гостя за лесок,
на сиреневый песок.
И оставив на погосте,
где в земле лежали кости,
возле ветхого креста,
возвратились на места.
Гости тут же протрезвели.
Обсуждать повадки зверя
стали дружно за столом,
заедая пирогом.
И забылись, и метели
в них о празднике запели,
и сидела, дум полна,
среди них сама Луна!
Освещала по заданью
юных судеб совещанье,
и хозяйке Айбалу
пела лунную хвалу!
Кто-то радостью ответил
на живые игры эти,
кто-то выхватил комус
и сыграл осенний блюз.
А от пива захворавший
сын бухгалтера, Амыр,
шумной музыкою ставший,
всех подружек удивил.
Вызывая дружный смех,
словом крепким, как орех,
сообщил, чего нельзя:
«С Чингисханом мы – друзья!»
……………………………………………..
Дверь тихонько отворилась
и к гостям (скажи на милость!)
вышел мальчик лет пяти,
сюр желая привнести.
«Чингисхана вызывали,
покорителя печали?
Он явился к угощенью
в своём новом воплощенье!»
Так и прыснули в кулак
и алтаец, и казак,
посмотрев на мальчугана
чуть повыше таракана!
Гость же подошёл к огню
и, не глядя на родню,
что заполнила аил,
на поленья наступил…
Стала крепкою рука,
ростом стал – до потолка,
и багровый, словно тать,
приказал ребятам: «Встать!»
Встали все, и в тишине
ворон каркнул на сосне,
и в сиреневую высь
чьи-то мысли унеслись.
«Сесть!» – последовал указ…
Искры сыпались из глаз!
Сели тихо, вспоминая
про Орду и степь без края.
После этого излишки
духа юркнули в мальчишку
и уже не проявляли
ни восторга, ни печали.
А малец нашёл в углу
куклу, мячик и юлу,
и, усевшись на кровать,
стал с находками играть.
Семиплат, жена Саптыкара
Саптыкар – охотник редкий:
под ногой не хрустнет ветка,
мимо соболь не пройдёт
и лисица, и енот.
Пуля меткая достанет
на берёзе и в тумане,
в полдень тихий и в грозу
и медведя, и лису.
У него аил, что надо,
глазу путника везёт:
видит конус шоколада,
а над ним – луна поёт.
И огонь внутри аила –
фантастическая сила –
и краснеет, и трещит –
сам себе готовит щи!
Всё имеет Саптыкар,
и как греческий Икар,
устремлён к алтайской вере
и в беседе, и на деле.
«Саптыкар, – шумят берёзы, –
ты и в праздники тверёзый,
и спешишь уважить гостя
золотых орехов горстью
и бараниной, и мёдом,
а ещё – старинной одой!
Одного тебе в аиле
не хватает: ласки милой.
Нет красавицы-жены,
и топшур твой – без струны!
И зимой, когда метели
заметают даже тени,
у весёлого огня
не резвится ребятня!»
И водили тары-бары
все, кто знали Саптыкара: