Б.Г.
Лунным лучом ли, солнечным Волгу измерить –
Астрахань в астрах только счастливо вздохнёт!
Зори здесь чистые, и над лиманами пери
в платьях прозрачных водят все дни хоровод.
Здесь хорошо от того, что и Русь есть, и дельта.
Утром, в тумане, теряет свой берег река.
Ветер-ревун, и безмолвие ровного света:
«Мир безграничен. Бакен не нужен. Пока!»
Вот потому только здесь, в камышовой ловушке,
словно маяк повседневный, рука из воды,
лотос растёт, и лягушки стараются: «Пушкин!
Греки, Арина… Распутица… Алаверды!»
Волга в верховьях мордовья, чувашья, в татарах,
после по-русски ревёт, по-калмыцки поёт.
Только в конце, побывав и в Кремле, и на нарах,
лотос буддийский вживляет в аорту болот.
Пой, мой оранжевый, северный мой, эти кручи,
эту лесную, в духмяной листве благодать.
Дождик пройдёт посевной и местами могучий –
нам ли колосья в мокрых полях собирать?
Вон, за пригорком, как синяя сильная птица,
Волга мелькнула, в изгибах тугих парусов…
Лотос – он логос, он гнёт жестяную ключицу,
песней-клюкою в сердце ночное стучится:
– Эй, просыпайся… Я – Волга без берегов!
Граф Толстой. Встреча на Алтае
Я встретил его на синем
безлюдье горы Белуха.
– Куда вы, граф?
– Я в Россию –
страну Золотого Духа!
– Была, говорят, такая
страна, да туман над полем
украсил её рогами
и криком ночным, коровьим!
– Думать так о России –
значит, серьгою в ухе
звенеть луне о бессилье
её Золотого Духа!
И слез с жеребца, и камень
потрогал рукой горячей,
где ниткою на эмали
гадюки язык маячил.
Дышала альпийской грудью
округа, бросая тени
на всё, что страною будет,
когда уйдут привиденья.
Страна голубой эмали,
медвежья страна – Россия
виднелась, как степь немая,
и плакала от бессилья.
– Давно уже схоронили
в России ваше, – сказал я, –
в военной неправой силе,
в папахе с полоской алой.
Вернулся безумный Павел –
плешивый единоросец,
и бойко народом правит,
и смерти юношей просит…
И пальцы графа блеснули –
закрыли мой рот, как рану,
и запах алтайской пули
почуял я из тумана.
И грозно сказал он зверю,
грызущему в сердце камни:
– Ты знаешь, а надо – верить
и трогать её руками!
И плыть по весне на лодке
по Волге и Енисею,
смущая уменьем кротким
любить ни за что Расею!
В лучах живых, предзакатных
алели снежные горы,
и ехали Чуйским трактом
солдаты, врачи, шахтёры.
И граф посмотрел мне в душу
главою «Войны и мира» –
открылись моря и суша,
и облик подруги милый.
– Пора мне ехать, однако, –
сказал он с печалью кроткой,
читая звёздные знаки
на крыльях лесной сороки.
И обернулся эхом –
наградой вещему слуху,
и дальше в страну поехал –
страну Золотого Духа.
Стеклянные дожди
Стеклянный дождь над лугом, посмотри:
снуют стрекозы и кромсают воздух –
нарезывают стёкла для витрин,
в которых ночью отразятся звёзды.
Стеклянный дождь отличен от дождя,
струны и геометрии Эвклида.
Он в венах ищет, вен не находя,
и одержим грехопаденьем вида.
Сквозь капли снов, букашек и стрекоз
виднеются аттические дали
и Рай, и воздух едет, словно воз,
бесшумно нажимая на педали.
Так далеко видать — во все концы
своей души, когда повсюду лето,
и бабочка с пучком энергий Ци
с утра в живую радугу одета.
Как будто бы связующую нить
с бытописаньем, всей его трухою
кузнечик обязался распилить
к заходу солнца зубчатой ногою.
Отечество, стеклянные дожди
и ливни крыльев шумных у колодца!
Как будто всё, что было — впереди,
и всё, что будет, к нам ещё вернётся.
Поэту
Я выпустил твой стих из рук,
и он поплыл как шар воздушный
за Академию Наук,
за Крым, спасая наши души.
В нём, словно в ёмкости большой,