лист оседлали, и сила зелёной пружины
им на забаву… Блаженны очки на клубнике:
в оптике ягода – бледным губам именины!
Каждой былинкой, каждой случайной лозою
луг поклянётся: линзу свою водяную,
ладно дружившую с ветром, с далёкой звездою,
в бартер включить, на реальность меняя иную.
В небе ни облака, даль подливает румяна
в рюмку тюльпана, желая сказать насекомым:
«Дома ли, в офисе – даже кузнечику пьяным
быть я желаю в отчизне, больной глаукомой!»
Скажешь, что луг – офтальмолог, и выйдет в десятку.
Если и детство припомнишь в лугах под Самарой –
сталью холодною чистит глазную сетчатку,
смотрит в тебя миллионом диоптрий суммарных.
Твой ли хрусталик огнём загорелся, рожденье
чуя в отчизне, где бабочка – лет проводница –
утро прочесть предлагает как стихотворенье,
крылья свои раскрывая на новой странице?
Дождливый день
(метаморфозы)
Дождь ли отеческий в мае
сыплет горохом в окно?
Небо усмешку Китая
прячет в своё кимоно.
Эти таёжные страхи,
словно в жару ребятня,
скинув порты и рубахи,
прыгают в речку – в меня!
Я же теку на излуку
в сердце любимой Руси.
Изобразят мою руку
щуки, язи, караси.
Весь, до широкого устья
полон любви берегов,
трогаю русские прутья
пальцами циньских богов.
Луга
До здравниц удельной Европы
луга настояли свои
лохматые трубки – сиропы,
хранящие запах Аи.
К полудню то звонко, то робко
шмели, осушив закуток,
из трав вылетают, как пробки,
и радости градус высок.
Испить бы настой этот крепкий
губами Отчизны самой,
ломая лучи, словно ветки,
затеяв игру с синевой.
До здравниц удельной Европы,
дойти бы, не ведая сна,
увидев небесные тропы
над морем гречихи и льна!
Зимние бабочки
О, сколько в ямбе ям и кочек!
Душа летит по ним, гогочет,
и превращается в песок
и золотистый колосок.
Сегодня я болею снегом,
засыпавшим земной уют.
Гляди: мамаевым набегом
полки тяжёлые идут!
И прячет проза в кулаке
тропинку лёгкую к реке, снежинку, градус, полынью,
в которую я уроню ключ от квартиры, зимний лес
и свой охотничий обрез. И лёгкий, как пушинка, день,
узнает, что такое тень. Зима, похожая на флаг, идёт к тебе
с переговором… Сдавайся, милый вертопрах,
открывшимся тебе просторам! Уже твоё стихосложенье
рождать не может чудеса. Нет словотворчества, кипенья,
и вместо радости – оса…
Спасайся прозой, ей живи и зимних бабочек лови!
Грозится проза убаюкать
печаль весеннюю мою,
и у сиреневой излуки
поклон отвесить февралю.
Но я ворчливую старуху
приму, стихами напою,
и на прощанье оплеуху
игры весёлой подарю!
Сотовая связь на утреннем поле
О, сколько сотовых цветов,
и каждый говорить готов
со мною, лесом и рекой
по тонкой связи луговой!
Нагнусь над синим васильком…
– Алло! Я с вами незнаком,
но так хочу в земной глуши
вести беседу от души!
А вы, на Марсе… Как дела?
Меня поляна привела,
полна нездешней красоты,
к уменью слушать лес, цветы
и даже – лунное стекло…
Вы слышите меня?.. Алло!
Сибириада
Шопен – в ручьях, а в небесах – Бетховен
в союзе с колесницею Ильи
поют с утра, что этот мир свободен
от уходящей в сумрак колеи.
И соловей на сливе одинокой,
кривою саблей месяца сражён,
поёт о том же – о любви стоокой,
благоухая в звуке, как пион.
И я вослед за ними, друг метели,
сибирский отрок, возлюбивший Русь,
возню со словом-бражником затею
и как Иаков, с Ангелом сражусь.
Но вряд ли победителем предстану
в игре начал в ракитовом саду,
и Ангела к вершинам Алтайстана,
как пленника, с собою приведу.
Не о себе, а о Сибири скажет
имбирно-красный берег в тишине.
Река легко несёт свою поклажу